Степаныч. Мозоха

Автор Шевцов А.А.
30.07.2006 г.

Как сейчас помню, в один из моих самых первых приездов к Доке Сте-панычу, он долго мне что-то объяснял, и я вроде бы понимал его все время, но вдруг меня точно пронзило, что я его совсем не слышу. И тут же дошло:
— Так это же все самопознание!

Степаныч любил надо мной издеваться и измываться. Обучал он жестко, только что не пытал. Так было с первого дня знакомства. И я мог ожидать от него любого изуверства по поводу своей самоуверенной тупости. Но тут первый раз я увидел другого Степаныча. Он как-то необъяснимо светло погрустнел и сказал:
— А и нет ничего, кроме самопознания… — Потом помолчал довольно долго и добавил. — И никакой другой цели у человека, кроме как два вопроса: кто я? — а потом: откуда я пришел? Да и то один и тот же вопрос.

Через год или два после этого другой старый мазыка по прозвищу Дядька дал мне примерно такое пояснение к этим словам:

— Дух человека — это ничто. Почти ничто. Нет в нем никаких качеств, кроме одного — направленности. Он как стрелка компаса указывает на свое место. То есть на место, которому принадлежит и куда хочет вернуться… Но это не понять, это надо почувствовать или стать этим. А для этого надо ответить на вопрос: кто ты? А пока будешь отвечать, уберешь все лишнее, что не ты, а значит, и не дает чувствовать направленности Духа. А Дух и есть ты.

Записал я это через несколько дней после сказанного, по памяти. Язык уже не тот, я это чувствую, но за точность смысла ручаюсь, потому что все те дни ходил с этими словами, точно с камушком за щекой.

Насчет того, что значит «за время самопознания уберешь все, что не есть ты», мне вспоминается, как меня мучил Степаныч. Как я понимаю, использованный им тогда прием применялся при обучении молодых. Вот только кого молодых — колдунов или Мазыков? Степаныч называл прием «Мозбхой». Офеньские словари переводят это слово как «солома». Но когда я спросил его, что такое «мозоха», он ответил: мусор. Поэтому я условно называю эту работу «Мусор», хотя можно было бы назвать и «Культурой». Главное в ней — это сжигание всего лишнего, что засоряет твое сознание, как сжигали ближе к весне старую солому, которую выгребали со двора.

Мое знакомство с Мозохой произошло так. В один из моих самых первых приездов к нему Степаныч однажды вечером вдруг помрачнел, подошел ко

мне и сказал:

— Ну, давай, умник, ответь деревенскому дедушке на несколько вопросов, — тут он болезненно ткнул пальцем мне в солнечное сплетение и спросил. — Это ты?

— Ну, я, — ответил я и, очень остроумно взяв себя за рубашку в том месте, куда он тыкал, принялся ее рассматривать. Насколько я понимаю, я так показывал, что я умный человек и всегда готов пошутить. К сожалению, Степаныч шутить не умел.

— Одежда — это ты или это твоя одежда? — мрачно переспросил он.

— Моя.

— Мозоха! В огонь!

И для того, чтобы я смог осознать в этот миг, что, если я смог сказать про одежду, что она моя, значит, она не есть мое действительное «Я», он принялся с меня эту рубашку срывать. Причем, так решительно, что я вынужден был отпихнуть его и сам снять рубашку.

— Так, — продолжил он и еще раз попытался ткнуть мне в солнечное сплетение. Правда, тут уж я был настороже и отодвинулся. Но он все равно достал меня и ткнул очень больно. Так что я зашипел и начал растирать

место удара.

— Болит? — тут же спросил он.

— Болит, — подтвердил я.

— Что болит?

— Живот!

— Тело болит? — уточнил он.

— Тело, тело.

— Какое тело? — дурацки вскидывая брови, спросил он.

— Мое тело! — ответил я, отодвигаясь от него.

— Так значит, это тоже не ты? Мозоха!

Я, конечно, не предполагал, что он начнет вытряхивать меня и из тела, но в серьезности его намерений я нисколько не сомневался. Этот дед с первых дней мне показал, что он шутить не любит, просто потому, что у него на это времени уже не оставалось. Это был последний год его жизни. А поскольку я пришел к нему не как ученый, а под видом ученика, то он соответственно и требовал от меня учебы на пределе. Поэтому, допустив до своего осознавания мысль о теле, я задумался всерьез. Но моя мысль вдруг сделала еще один замысловатый скачок из тех, которыми мы показываем окружающим свою умность:

— Я мыслю, значит, я существую! — вдруг выпалил я. В общем-то, это было все, что я тогда помнил из Декарта. Но обычно в тех обществах, где я вращался, этого бывало достаточно, чтобы показать свою «эрудированность», или умность, говоря по-русски. Но Степаныч шуток не понимал…

— А мысли твои?

И это только в первый миг после вопроса я посчитал, что вопрос в точности такой же, как предыдущие, и от него можно отшутиться. Затем я вспомнил эту Декартовскую мысль, от нее потянулась цепочка к множеству других подобных «умностей»: Я знаю, что я ничего не знаю. Ничто человеческое мне не чуждо. Познай себя… Баранкин, будь человеком! Умница. Хороший мальчик… Ненавижу!Надо вести себя правильно… Горюшко ты мое луковое!.. Ай-яй-яй!.. Баю баюшки баю, неложися на краю!.. — и все они были в прямом смысле чужими во мне, но именно они-то и были мной! И их было много, много, словно туча вокруг. А где же Я?!.

Я вдруг как-то сразу ослаб и начал лихорадочно перебирать мысль за мыслью, а Степаныч яростно кричал всякий раз: Мозоха! Жечь! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Мозоха! Жечь! В огонь!.. И так всю ночь напролет.

Потом меня охватило какое-то озарение, я начал что-то прозревать в окружающем меня мире и падать. Просто не держало тело.

Тогда он позволил мне поспать, а потом разбудил и пытал еще сутки. И у меня было множество озарений одно за другим. Одно из них буквально вывернуло меня всего наизнанку и меня долго рвало, но я словно не замечал этой помехи и все выкидывал и выкидывал из себя собственные куски. Когда в рвоте появилась кровь, он заставил меня поспать еще и отправил на поезд.

Мозоха — это один из видов огненного очищения сознания. Конечно, это огонь не физический, а, так сказать, духовный. Но он очень яростный, как я помню. Имя этому яростному огню без пламени было Крес. Так русский народ называл «живой огонь» -- огонь, который добывался самими древними способами, вроде вытирания, по праздникам очищения. Языческим еще по своему происхождению. Живым же огнем обкладывали деревню, когда начиналось моровое поветрие — эпидемии скотьих болезней вроде сибирской язвы. Его разжигали на въездах и входа в деревню, чтобы все приходившие, проходя сквозь него, очищались. Им же обмахивали скотину, чтобы уничтожить злых духов, приносящих поветрие.

Очевидно, именно это свойство Креса очищать духовный состав живого человека от злых духов однажды было перенесено и на человеческое сознание. Во всяком случае все виды очищения сознания, как бы я это назвал психологическим языком, назывались Кресением. Очищению я посвящу следующую книгу. Поэтому сейчас ограничусь лишь небольшой зарисовкой.

Мозоха была очищением, хотя это еще не все Кресение, а только один из приемов. И чтобы понять, как он работает, нужно принять одно условие. Ты должен понять, что грязь нельзя сделать чище.

Может возникнуть вопрос: а где же тут философия? А философия нужна, чтобы понять следующий ход мысли: раз ты считаешь возможным очищаться, значит, ты знаешь, что ты чистый. Природно, естественно чистый.

В этом заявлении есть некоторое противоречие. Но оно нужно, чтобы включить разум и заставить его думать, решать задачу. А в чем задача?

В противоречии: зачем чиститься, если ты исходно чист? Если приглядеться, противоречия нет. Ты точно знаешь, что тебе есть что почистить в себе прямо сейчас. И это значит, что ты запачкался. Накопил грязь за свою жизнь.

А раз так, то, значит, состояние загрязненности накапливается и может накапливаться только относительно какого-то изначально более чистого состояния. По сравнению с состоянием сегодняшней загрязненности исходное состояние можно считать чистым. Такова наша природа.

Конечно, за жизнь мы нахватываем репьев, заноз и ракушек. Но это все было возможно, только если была исходная чистая основа, к которой могли цепляться загрязнения. И доказывает это именно то, что ты чувствуешь, что тебя можно почистить, то есть сделать чище. Количество грязи можно уменьшить, но нельзя уменьшить качество грязи — грязность. Как и нельзя очищением грязь сделать чище. Чище может становиться только чистое, хотя запачканное.

Стало быть, просто потому, что мы ощущаем себя очищающимися, мы можем сделать вывод о своей истинной природе и всегда исходить из нее. Из того, что мы есть на самом деле. Тогда все, что нас гнетет, становится всего лишь поверхностным сором. На море чистого сознания.

Ну, а с сором-то мы справимся. Не ахти какой противник! — как говорил Степаныч.

Вот таким было мое первое знакомство с этнографическим самопознанием, дожившим в русском народе до конца двадцатого века. Впрочем, это было только начало.

Шевцов А.А.