Глава 3. Исповедь без священника

Автор Шевцов А.А.     
 
В предыдущем разделе, посвященном исповеди, я уже показал, что та исповедь, которую предлагает Церковь, обладает древней школой и глубиной, но не является единственно возможной. Даже в рамках православия существовали представления о том, что можно исповедоваться и без священника. В сущности, грехи прощает не он, а Бог. А раз ты можешь молиться прямо Богу и без посредников, то почему ты не можешь прямо ему и исповедоваться?
Думаю, Церковь так настаивала на своей монополии на исповедание по соображениям не духовным. Если вспомнить, почему рождались ереси, вроде стригольничьей, тайна исповеди постоянно нарушалась попами, а сами тайны, открывавшиеся в ней, использовались для обретения власти над паствой и в государстве. Но это — лишь личная недобросовестность иерархов. Я ее даже не хочу рассматривать и учитывать.
Гораздо более важным мне кажется то соображение, что человек, который не умеет даже искренне верить в бога, и тем более, не учен исповедоваться, постарается схитрить и скрыть свои грехи. В общем, утаит что-то или пощадит себя. Иными словами, если предоставить исповедь самому безграмотному и необразованному русскому люду, то искусство исповеди совсем утеряется. Заставив же людей исповедоваться только священнику, Церковь тем самым приучала их к исповеди и обучала ей.
Вот это мне гораздо больше по душе. Не нравится только то, что уровень исповедания в нашей Церкви так и остался низким, а образование не ведется. Кстати, совершенно напрасно. Вместо того, чтобы выставлять время от времени фанатичных и весьма недалеких своих бойцов в рясах, Церковь уже давно могла бы открыть на том же телевидении уроки исповедания, уроки молитвы, уроки сердечного делания… Я думаю, это было бы и востребовано и очень полезно. Причем, вернуло бы в Церковь многих искателей духа, которых не удовлетворяет низкий уровень ее духовной работы, будто она до сих пор все еще обращается к средневековой Руси…
 
Но Богу Богово. Я же хочу сказать о том, что разделяю взгляд мазыков на то, что для исповедания вовсе не обязательно идти к попу. Для этого достаточно иметь искреннее желание очиститься от греха или помехи в своем сознании. Тогда исповедь происходит почти непроизвольно, ты просто не в силах удержать в себе то, что было осознанно как инородный груз, потому что для его удержания в себе нужно прилагать усилие.
 
Поэтому мазыки использовали несколько видов или приемов исповедания. Начиная с самого очевидного: говоря с людьми, быть искренним и всегда вести разговор как душевную беседу. Русские люди постоянно травят друг друга, постоянно ведут какие-то склоки, и склонны предавать своих и продаваться чужим. Но при этом все они удивительно отзывчивы на душевный разговор и каким-то образом имеют исходную предрасположенность понимать исповедь другого человека.
Если понимать «интеллигента» как «понимающего» — так это слово переводит русский философ Бибихин — то интеллигенция не зря родилась именно в России. Мы не любим и не ценим свое, зато всегда готовы понять чужого. Но всегда при этом ждем от него исповеди или хотя бы душевности.
Поэтому вы запросто можете исповедоваться под видом душевной беседы перед всеми, перед кем хоть в чем-то виноваты. Да это и полезно. Мазыки называли это возвращением долгов: если в чем-то виноват, — не носи в себе. Сходи к обиженному тобой и рассчитайся. Как и к должнику. Получи с него или прости, если видишь, что получить все равно не удастся. В конце концов, отомсти, но не носи в себе, потому что это отяжеляет твою душу и лишает ее крыльев для полета.
 
Использовались мазыками и различные виды исповеди без человека. В сущности, основанные на том самом приеме, когда дар колдуна принимается на веник, а потом с него пускается на воду. К примеру, мне предлагали сходить в лес и там проораться. А то, что нельзя говорить вслух, прошептать в ямку, а ямку зарыть, совсем как в сказке про царя Трояна.
Все эти способы просты и понятны, и каждый может изобрести свой. Достаточно лишь очень хотеть избавиться от груза на душе, и искать способ. Это работает для грехов, то есть проступков, которые вы совершили намеренно, в памяти и в разуме.
Но есть в нашем сознании помехи, для убирания которых одного желания мало. Надо обладать определенным мастерством, чтобы убрать самостоятельно из своего сознания западок, наброды ума, или душевный залом. О западках я дал в этой книге достаточно полное представление. О набродах и заломах буду говорить в следующих. Но саму очистительную работу, которая позволяет с ними со всеми справиться, хотел бы объяснить.
Этот вид исповеди на бумагу мы называем Писанкой. Иногда Мазанкой. Но должен признаться, она является в изрядной мере моей доработкой того, что делали старики под теми же названиями. Поэтому я сначала расскажу о том, как делали Писанку мазыки, а в следующей главе изложу то, как мы сейчас советуем её делать.
Разница возникла исторически — в те времена, когда мои учители сами учились очищению, бумага не была так доступна, как сейчас. И, как ни странно, доступность современных материалов для письма, сказалась и на приемах. Но по порядку.
 
В том же разделе, посвященном Исповеди, я приводил свидетельства не только того, что народ наш знал способы, как очищать свои душу и сознание, передавая, «пуская» их содержания на вещественный носитель, начиная с любой вещи и до огня, но и того, что сама церковь советовала иногда записывать грехи на бумажку. Это делалось тогда, когда человек собирался исповедоваться, чтобы не забыть, как кажется. Но на самом деле, уже одно это записывание дает изрядное очищение.
В восемнадцатом-девятнадцатом веках этот способ очищения души процветал в виде дневников и писем. Искусство письма — эпистолярный жанр — очень много дали для расцвета Великой русской империи. И не меньше — для ее гибели. Лучшие русские люди уходили в самосозерцание, и беды этого мира становились для них поводом для покаяния, но не для действия.
Подозреваю, однако, что это не вина самой исповеди, а беда того ее понимания, что развилось в золотой и серебряный век русской литературы. По большому счету, вся русская литература той замечательной поры была исповедальной, но всю ее влекло в «толстовщину», то есть в непротивление злу насилием. Это и ослабило дух и решимость русского дворянства, когда-то составлявшего самый надежный костяк нашего воинства. Иными словами, слабость России, приведшая к ее позорному поражению, была лишь личным выбором лучших русских людей, а не свойством исповеди. Это мое мнение.
Но сейчас мне важно лишь то, что способы изливания души на бумагу были хорошо известны русским людям. И кто-то из стариков, сейчас уже и не помню, кто именно, прямо советовал мне писать о том, что давит душу. Но именно тот способ писать, что я изложу в следующей главе, не был передан ими. Он лишь вырос из всей совокупности источников, включая их уроки.
История же его рождения такова.
 Кресению первым учил меня Степаныч, он же Дока, как его звали местные. Но он мало что объяснял. Он просто беседовал, беседовал и беседовал со мной, применяя самые разнообразные приемы, и учил, погружая в них. Иногда издевался, как мне казалось. Но на самом деле, был очень заботлив. Просто у него оставалось слишком мало времени, и он вел меня на пределе моих возможностей. На второй приезд он прямо с порога засунул меня в глубочайшие зерцала по двум вопросам: «зачем я пришел?» и «почему я сплю?». Причем он сделал  это намеренно жестко, ничего не объясняя. Он просто отвергал все мои ответы, давая их полностью высказать и повторяя вопрос. Он отвергал и попытки решить этот коан действием. Например, когда я попытался применить проверенный детский прием изобразить обиженного, и сказал: «Хорошо, если ты хочешь, я уйду», — и  направился за одеждой, он спросил: «Если ты приходил, чтобы тебя выгнали, зачем ты вообще приперся?! Если же тебе хочется, чтобы тебя обидели, чем тебе не подхожу я? Я с удовольствием обижу еще!» К этому времени вопрос «зачем я пришел?» уже так навяз у меня в уме, что я сразу всё понял – я действительно хотел учиться у него, но что-то во мне боялось этой учебы и хотело сбежать, а для этого оно искало достаточно оправдывающий меня повод. Обида незаслуженная, несправедливая обида – это такая заманчивая вещь в этой жизни. Многие ее ищут годами, чтобы с легким сердцем покончить счеты с жизнью за чужой счет.  Кто же не поймет такого  обиженного  и осудит его?! Мне стало стыдно, что меня раскусили, и я остался. В других случаях Степаныч,  когда я залеплял какой-нибудь личностный  бред              (который он называл патефоном), просто замолкал и молча смотрел на меня. Я пытался изобразить непонимающего, невинного и требовал  слов и подсказок. Но он молчал, а я чувствовал себя сначала тупым, а потом пришпиленным ко лжи вруном, потому что почти всегда сразу знал, в чем сфальшивил, где был неискренним. Знал, что потом начал врать, пытаясь скрыть это под личиной тупости и, самое главное, знал, что прозрачен, и насквозь виден в своем детском упорстве в заведомой лжи. Помалу я научился не обижаться на его молчание, а переключать себя в некое рабочее состояние, в котором мог, как бы, отодвинуться в сторону от чувства обиды и стыда и начать рассказывать об этом отстранённо, как будто о другом, чужом, или наблюдая со стороны. Потом начали приходить и, все чаще, проблески того, что это «со стороны» и есть настоящий я, только хорошо забытый. Но чаще всего Степаныч просто и душевно беседовал со мной, утонченно подсказывая мне следующие  ходы мысли. Причем, задавая мне вопросы, он никогда не ошибался. Даже если вначале мне казалось, что его вопрос ко мне не относится, и он опускал его, чуть позже я все равно сам вдруг выходил на это. Позже, сам научившись вести и беседу, и зерцала — Вершить, —  я понял, как он  это делал. Он просто наблюдал за происходящими по ходу моего рассказа изменениями в моем теле и сознании и спрашивал о них. При определенном опыте ты довольно просто научаешься видеть, какая часть тела, какой орган у собеседника отзывается на те или иные слова. Когда же не отзываются физические органы, могут происходить изменения состояния сознания или движения мысли, которые ты сам не осознаешь. Тогда достаточно обратить на такое движение внимание кресника, и его речь потечет снова. Но все, что происходило со Степанычем,  была почти чистая прикладная работа. Теорию же я познавал уже со вторым учителем — Дядькой — он многое объяснил и из того, что делал Степаныч, и показал новое. Например, эту самую Писанку. Мне всегда очень нравилось расспрашивать Дядьку про стариков, которых он помнил и про то, как жили мазыки и скоморохи. Это вдохновляло, вселяло надежду. Удивительно приятно слышать, что были такие люди, были у нас, у русских, могли творить чудеса, и в прямом смысле, и в смысле отрешенности и приверженности духовному поиску. Появлялась надежда и радостная злость, горы хотелось свернуть. Я буквально плавал в этих его рассказах, тонул. Он смеялся надо мной и называл иногда наркоманом. Это действительно было пьянящим. Однажды я прицепился к нему с вопросами о том, а как сами старики работали над собой. Он не часто об этом говорил, поэтому я очень ценю тот его рассказ. Пересказываю, как запомнил и записал несколько лет назад. Объясню только, что Дядька ужасно не любил всякие иностранные словечки, и когда я говорю про «проблемы» или «ситуации», он не просто мне отвечает, а издевается надо мной. - Они работали уже не над собой, — ответил он на мой вопрос про стариков.- Ну что, у них не было проблем?- Нет. Не было. Проблем не было.- Ну, хорошо. Но могла же неожиданно сложиться ситуация, которую надо было осмыслить, принять какое-то решение?- Если у тебя есть мировоззрение, то все ситуации уже решены. Достаточно увидеть ток жизни.- Хорошо, ты хочешь сказать, что они совершенно ни над чем не задумывались, ничего не осмысляли, что были такие просветленные, что видели весь мир насквозь до самых его глубин?- Нет. Вот тут нет. Что называется, прозревать мир можно бесконечно, наверное… Это называли «умножать». После того, как кресение и устроение сделано, ты можешь пожинать плоды ума — умно жать. Можно сказать, можешь любоваться тем, как это прекрасно устроено. В общем-то, хоть это и видение, но это очень долго приходит мыслями… в виде мыслей. Если есть мысли, значит, ты еще не видишь ясно. Когда сознание совсем ясное, между красотой мира и твоей радостью нет мысли, они переходят друг в друга напрямую. Это, наверное, один из последних язов, которые ты ставишь – следить, есть ли мысль между прекрасным и твоей радостью. И если она есть, ты пускаешь ее на воду.- Как, как? – встрепенулся я.- На воду. Это из колдовства. Когда передают дар, когда старик перед смертью передает дар, а ты не хочешь его брать, ты можешь принять его на что-нибудь, а потом пустить на воду.- Не понял. Что значит «принять на что-нибудь» и зачем? Это же что, охота помучиться, как следует?- Тебе что, дар ни разу не передавали? – засмеялся он.- Конечно, нет! – засмеялся и я.- Ты должен это исправить, – пошутил он. – Ну, а если серьезно, то дар передают в руку. Смотря какой, конечно. Но старик берет тебя за руку и отдает его. Это сила, но нужно быть открытым. Сознание правит силой. Если сознание будет закрыто, сила не войдет… Ну, а не хочешь — не берешь. Не всякая сила нужна,  многие отказывались от чужой силы. А старику помочь хочется, чтобы не мучился долго. Вот ты и даешь ему вместо руки что-нибудь. Веник, например. В общем-то, все равно что, главное, знать, что берешь, но в руку не впускаешь. Старик успокаивается, а ты идешь к реке и пускаешь в проточную воду, чтобы унесло. Можно и на ветер отпустить, или дать съесть собаке, если на съедобное принял. Но лучше всего — на воду. Водица все смоет. Вот точно так же можно спустить на воду и мысли. Они ведь тоже сила,  их вода тоже смывает. Я видел, был у нас дедка один, Аркаша, он все сидел на берегу у воды с вилочкой. Мне лет семь было. Со стороны — словно рыбу удит. Я еще совсем маленький был. Мы ходили рядом купаться c пацанами, и я  все время наблюдал за ним. Мы как-то все знали, что ему  не надо мешать, он вроде чем-то важным занят. Некоторые называли его сумасшедшим. Не наши, лохи. А я помню, что как-то затихал, когда приходилось проходить мимо. И уже несколько раз садился в сторонке и наблюдал.- И что он  делал?- Писал вилой на воде.- Вилами на воде?!- Вилой, вилочкой. Прутик раздвоенный на кончике.- Так это может отсюда: Вилами на воде писать?- Может. - А как он писал?- Сидит так и водит, водит вилочкой медленно. Потом вдруг побыстрей начнет. Почиркает, почиркает,  опять так плавненько-плавненько поведет. Вот и всё.- Всё?- Изредка булькнет вилочкой. Но редко, я всего раз-другой видел — крутанет вилочкой слегка. Так-то он одним концом водит, а вторая вилочка вверх торчит, а тут крутанет, второй кончик чиркнет по воде вот и всё.- И долго он так?- Да днями сидел. Я только один раз видел, как он оторвался.- Почему?- Почему, — он улыбнулся. – Я тогда засиделся возле него, так что уплыл вместе с его палочкой, а очнулся уже в артели у дедков — семь лет было. На подворье, где маленьких учили. Вот затем и прервался, чтобы меня в учебу определить… Но вообще-то, это ему на воду нравилось, можно — на что угодно, на дорожную пыль, например.- Покажи, — потребовал я.- Ха, — хмыкнул он, на мгновение задумавшись. – Ну, неси вилочку. Поди, срежь палочку такую, развилкой, — он показал два растопыренных пальца.Я поднялся, вспоминая, в каком кармане у меня нож, но он остановил:- Хотя, стой, пошли! Мы зашли на кухню, Дядька открыл ящичек горки, выбрал старую, железную вилку с ржавчиной и усмехнулся, показывая ржавчину:- Бабка ее шкуркой почистить додумалась. Он вынул большой темный косарь, которым щепают лучину для растопки и отогнул им крайние зубцы вилки так, чтобы они торчали в стороны пошире. Затем  вынул из  устья  печи заслонку, повернул к себе обратной стороной и поставил наискосок на шестке, осторожно придерживая левой рукой сверху, чтобы не испачкаться. Внутренняя сторона заслонки была покрыта толстым слоем сажи. Потом взял вилку как ручку, только выпустил подлиннее, приставил нижний из зубьев к саже, вдруг как-то весь изменился, словно загулял внутренним светом, и провел ровную линию, в самом верху заслонки. А потом повел вилкой с одного её края до другого и обратно, одновременно говоря. Речь его была странной, будто он сказывал или звучал тем, что лилось с души:- Ну, что мне делать с этим болваном, которого надо учить на доку? Может, не учить его, выгнать из моего дома, чтобы он не надоедал мне дурацкими вопросами? Но ведь он не уходит, он дошел до конца и по желанию,  значит, ему это нужно? Да и мне это тоже нужно. Зачем? А я, оказывается, получаю радость от того, что учу, – и тут он крутанул вилку в пальцах так, что она прочертила полукруг под линией и тут же объяснил, – вот тут у меня сбой мысли. Я его почувствовал, но не схватил целиком, не увидел, — и повел дальше. — И почему у меня произошел сбой, что меня сбило? Может, мне стыдно признаваться в этой радости? Нет. Может быть, мне неуютно от того, что жизнь уже кончается, а я все еще не достиг ясности? Конечно. Хотя это  меня не пугает, я приму смерть такой, какой она придет. Я не боюсь ее. Нет, конечно, нет. Я слишком много провел без тела, чтобы это пугало. Но что же тогда? – и тут вилка вдруг  заходила в его руке взад-вперед, постепенно разгоняясь так, что сажа полетела на шесток. — Но ведь это значит, я еще не смогу уйти без памяти, чисто. Еще же многое будет для меня закрыто, а так хочется, так хочется всего, так хочется войти во все, как боги… Нет, какое! Зачем?! не то! Надо двигаться, надо двигаться, двигаться. А я все еще верю в этих людей, я все еще хочу идти не один, я до сих пор славлю Россию. Я вижу, мне нужно избавиться и от этого. Где же корни, где корни моей веры? В какой веже? И сколько их еще? Но не в этой! Я все еще не свободен. Значит,  он дан мне, чтобы я отдал этот долг России, значит, он и пришел сюда за этим, — его рука успокоилась и медленно повела линию по заслонке, — он меня освободит. Он должен меня освободить. Обучая его, освобожусь, - кружок вилкой, как бульк на воде, — должен освободиться, – его рука опять крутанулась, замерла в замешательстве и резко зачеркала, соскабливая сажу. – Должен освободиться! Как? Все, все говорят, что ее не спасти?! Они не знали! И они все мучались! Проклятье! Вот и пусть докажет, что можно или нельзя. Я просто свалю это на него, пусть теперь мучается следующий, а я пошел! Это не так, но пока я отложу, потому что надо заниматься им. Прервался, — и он резко отчеркнул свои каракули снизу, и медленно поднял на меня глаза.              Тут его жена, тетя Нюра, вдруг подошла ко мне, поцеловала и, прикрыв рот рукой, убежала из комнаты, точно собираясь плакать. Я проводил ее взглядом и недоуменно посмотрел на него. Он приподнял брови, словно сам недоумевал и протянул мне вилку. Я взял ее и почувствовал, что и это простое действие тоже какое-то странное. - Говоришь, тебе не передавали еще? — печально спросил Дядька…   
Глава 4. Писанка        
Автор Шевцов А.А.     
  То же самое, что и в кресении с другим человеком или исповеди стихии, вы можете сделать самостоятельно, излив на бумагу. Видов работ, по существу, два. Просто облегчить душу, излить ее, как говорится. И убрать сложный узел сознания, вроде космы переживания или западка. Учить, как изливать душу, пожалуй, что и нечему. Просто берите, и пишите искренне все свои мысли о том, что болит. Если опасаетесь, что ваши записи прочитают, не пишите словами, а ведите линию и чиркайте так, как я описывал это в предыдущей главе, когда рассказывал, как Дядька чиркал по заслонке. Этот вид Писанки я называю Мазанкой, потому что листы бумаги после нее оказываются действительно словно бы измазанными детской рукой. Делается мазанка так. Вы записываете имя гамухи, то есть того, что вас томит, мешает жить. Можете записать его словами, а можете каким-то значком или цифрой, лишь бы вы сами понимали, что это. Потом, как это и делал Дядька, отчеркиваете линией это название — это верхняя капь, ваш вход в иной мир, в мир ваших переживаний. А далее ставите карандаш в начало новой строки и задаете себе вопрос: о чем же вы собрались поразмышлять? И как только у вас пошел ответ, просто ведете карандаш слева направо и наоборот, как бы отмечая этим течение вашей мысли. Эта линия становится воплощением самоката, и очень скоро срастается с ним в вашем сознании, так что работа становится очень действенной. Вести линию именно так, чтобы она осознавалась именно как линия или нить, я советую вначале, пока это сращение с самокатом не произошло. Потом ее можно усложнить, чтобы использовать бумагу рачительней. Я лично веду ее все так же слева направо и обратно, но чиркая вверх-вниз, так что линия получается ломаной, что-то вроде: VVVVVVV. А когда дохожу до края листа, не перехожу на следующую строчку, а возвращаюсь поверх уже начирканной. И так до тех пор, пока отдельные штрихи почти сольются. Главное при этом осознавать, что это ваши мысли изливаются на бумагу. Но такая работа хороша, только пока вы не затронули что-то не просто важное или болезненное, но еще и имеющее в основе себя сложный узел сознания. Вот тогда мазанка может стать опасной для вас, и надо переходить на Писанку. Мазанка не имеет задачи очистить и исцелить ваше сознание, она лишь дает возможность увидеть свои мысли, разобраться в них, и облегчить душу. Но убирать из сознания инородные содержания надо умеючи и защищенно. Да и вообще, если честно, я бы советовал начинать подобную работу только с писанки, то есть выписывая все свои мысли в словах. Вначале это очень важно, потому что, чаще всего, сознание человека, который только начинает работать надо собой, очень запутано. И не стоит полагаться на то, что вы умный человек, и поэтому справитесь. Как раз у тех людей, кто считает себя умным и способен решать в бытовой жизни сложные задачи, сознание сложнее, чем у остальных. Именно потому вы и решаете сложные задачи. Но задачи эти выстроены сумасшедшими людьми и сумасшедшим миром. И ваши инструменты им соответствуют. Ваш же ум, которым вы гордитесь, есть ни что иное, как приспособившийся к выживанию в этой среде разум, который вынужден был усложнить и запутать себя так, чтобы решать самые кривые задачи. А смысл очищения — в упрощении и ясности сознания. Поэтому вначале надо писать все в словах, а потом работать с такими записями, проглядывая их и выискивая странности и непоследовательности. Каждый сбой — это следок какой-то помехи в вашем сознании, с него можно начать тропление и убрать узелок на нити вашей судьбы. Поэтому обучаться писанке надо именно со знакомства с тем, как уложен ваш самокат, а не с западков и переживаний. Просто берите цветной карандаш, и изучайте эти свои вполне дневниковые записи, выискивая и откровенные непоследовательности мысли,  ее разрывы и усилия, которые прилагали в каких-то местах, чтобы удержать свою мысль последовательной. Помечайте их разными цветами: сбои красным, а усилия синим, к примеру. Сбои и разрывы — это признаки ваших, условно говоря, сумасшествий. А усилия — присутствие вашей личности. То есть способов обходить боль, которые вы искусственно наработали. Сбои и разрывы это дыры в естественности, а усилия — заплаты на ней. В общем, это немало даст для самопознания. Только изрядно познакомившись с собой и убедившись, что не должны так уж доверять собственному уму, который, оказывается, совершает не так уж мало ошибок и погрешностей в своей работе, вы можете приступить к очищению. То есть к убиранию корней этих погрешностей в работе ума. Делается оно в точности так же, как и очищение западков с крёсным, но самостоятельно. Конечно, крайне желательно хотя бы раз другой пройти западок с опытным помощником. Тогда и на писанке вы будете справляться с западками гораздо легче. Но можно попробовать освоить это и самостоятельно. Главное, не забывать о собственной безопасности .Она в точности такая же, как и при кресении. Вы должны зацепиться за настоящее, выставить стража и договориться с собой о том, чтобы быть управляемым и бережным к самому себе. В общем-то, все очень просто, но соблюдать это надо обязательно. Всего несколько простейших действий, но они должны стать обычаем. Не сложнее, чем, возвращаясь домой, вынуть ключ из кармана, вставить его в замочную скважину и повернуть. В отношении ключа вы прекрасно знаете, что этот, можно сказать, обряд или обычай должен быть выполнен, просто потому, что иначе вы не попадете туда, куда хотите.Вот и в отношении писанки все так же обязательно: иначе вы просто не попадаете туда, куда хотите. Будете много работать, много расстраиваться и портить себе жизнь, но все это будет не там! Впрочем, ваш выбор. Я знал множество людей, которые годами врали мне, что делают очищение на писанке, но старательно и с не малым усилием забывали об обряде, которым должна быть обставлена работа. Зачем-то им это было нужно, как вы понимаете… Но только не ради самопознания и очищения. Итак, начинать писанку необходимо с отметки числа и времени. Независимо от того, ты уже знаешь, что ищешь, или же просто решил поискать облегчения, число и время надо поставить. И отчеркнуть начало прямой линией.Это страж, столбик у входа в иной мир. В этом месте ты зацепился за землю, за настоящее (здесь и сейчас), тем самым поставил стража, который  обеспечит  возвращение. После этого можно какое-то время просто писать все свои мысли обо всем сразу, спускать их на воду, так сказать. Мы называем это Слив. Слив — это подготовка к кресению западков или косм. В косме, как в берлоге, сидит опасный и сильный противник. На каждую битву очищения надо выходить готовым и цельно посвящать себя ей. Поэтому сначала надо просто выпустить все метания мысли, и написать обо всем, что само просится наружу. Выпустить все переживания последних дней, все заботы, кстати, и записать по ходу список тех дел, что всплывут в памяти. Это очень важная часть Слива — создание Списков дел, которые надо не забыть. В сущности, это перевод того, что затерялось в сознании в иное состояние — из Наузов вы превращаете их в Узелки на память. Переводите из комков сознания, требующих для своего поддержания усилий, в светлую память, привязанную к внешнему носителю. Бабушки используют для этого платочки, а современный человек вполне может доверить такие мелочи бумаге. Вы всего лишь записываете то, что до этого помнили с усилием, на бумагу, а сознание ваше становится чище, а вы сильней. И так до тех пор, пока не почувствуете, что теперь готовы к настоящей битве. Тогда вы и начинаете работу с тем западком, ради которого затеяли писанку. Он у вас либо был замечен в жизни, как помеха, либо вы его нащупали во время Слива. И далее вы делаете все то, что описано в главе о выжигании западка, но только самостоятельно и на бумагу. Во-первых, вы обеспечиваете себе Вход и Выход, то есть возвращение в этот мир, в настоящее. Поэтому вы снова повторяете установку стража, только теперь именно для этого западка. Вы четко называете имя той гамухи, которую нашли, и записываете его, как ту задачу, которую будете решать, убирая корень этой помехи из западка. Затем пишите: западок, возраст, число вдохов. Как я уже писал: не важно чьих — ваших или маминых, если западок в утробе. Затем отчеркиваете это линией. Вход в провал обязательно должен выглядеть так и только так:Западок, возраст, число вдохов. Затем вы договариваетесь с собой: иду в западок и прохожу его раз за разом по телесным ощущениям и по заклятиям, то есть по всему, что в нем звучит, пока не решу, что мне достаточно. Ни в какие другие западки из этого не перехожу, а работаю только в нем. Когда посчитаю, что мне достаточно, скажу себе это и выйду из западка. Когда выйду, скажу: всё. Я вышел, я здесь и закрою западок за собой. А после этого посылаете себя в западок по телесным ощущениям или сразу по всему. На деле, с обретением опыта, вам не надо писать всех этих слов каждый раз, достаточно их осознавать. Краткая, но обязательная запись Входа выглядит так:Западок, возраст, число вдохов. Работаю до Всё. По телесным ощущениям Пошел После этого ваше состояние меняется, и вы, как это ни странно, оказываетесь в том пространстве сознания, где хранится память о его замутнении. И независимо от того, сомневаетесь вы в этом или горячо верите, будет происходить то, что естественно для природы сознания. Самокат начнет разматываться так, как он был уложен в этом пространстве сознания. Постарайтесь просто наблюдать и отмечать все, что будет происходить. Для этого на несколько мгновений закройте глаза, будто вы действительно провалились куда-то. Возможно, странные телесные ощущения сразу хлынут в ваше сознание. Но чаще бывает так, что ты пребываешь в этом состоянии, и вроде бы ничего не происходит, нет никаких особенных телесных ощущений. Не попадайтесь. Все уже идет с обязательностью смены времен года. Просто вы не умеете этого видеть. Наблюдайте за собой. Я помню, сидишь там, и ничего нет, нет, нет, и вдруг доходит: да у меня же давно щеки горят! Или: горло першит, и я все поперхиваю легонечко. Причем давно уже, с самого входа в западок, но не обращаю внимания, потому что считаю, что это помеха, которая меня отвлечет от телесных ощущений — все стараюсь убрать это перхание! Иными словами, скорее всего, именно то, что и будет искомыми телесными ощущениями, вы вначале не только не заметите, но и постараетесь убрать, чтобы они не мешали сбыться вашим ожиданиям. Не идите в западки с заготовленными ответами. Там — неведомое. Просто созерцайте и записывайте все, что почувствуете, даже если это сущий пустяк по вашим оценкам. Какая разница?! Главное, что этот пустяк когда-то происходил с вами или возле вас и так и вошел в ваше сознание. Почему вы ожидаете, что все, что внутри вас должно быть большим, значимым и ярким? Нет, там все так же, как и в настоящей жизни — серенько и гаденько. И никаких ужасных духов и сверхспособностей. И этим вполне пошлым бытом вы и болеете, почему и живете так, как живете. Им же болеет весь наш народ. Чем болеет, тем и заражает. Когда поймете, что что-то с вами все-таки происходит, запишите это. Приоткройте глаза, и запишите. Но не распахивайте их, держите слегка приоткрытыми, как будто вы спросонья и хотите снова уснуть. И если у вас отчетливое ощущение, что с вами ничего не происходит, это тоже запишите. Если это так, то значит, вы нащупали важную помеху, и она точно из западка. Возможно, не из этого. Если вы эту мысль запишите несколько раз, а телесные ощущения так и не придут, значит она не из этого западка, не проклятие, которое здесь и звучит. Тогда спросите, из какого она западка, запишите ответ, а затем выходите из этого, отдыхайте, и начинайте работать с найденным проклятием. Поскольку оно перекрывает вам саму возможность очищения, начинать надо с него. Это не просто зверь, это страж ваших одержимостей. И это большая удача, выйти на него так быстро. Но, скорей всего, вы довольно быстро обретете глубину самоосознавания, позволяющую вам легко и точно записывать ваши ощущения. Отдайтесь им. Просто строчите все, что чувствуете, на бумагу. Ощущения ваши, вероятно, окажутся довольно болезненными. Они ведь пришли именно тогда, когда ваше сознание так или иначе было замутнено. А это без боли или болезней не случается. Не теряйтесь, не позволяйте этим болезненным ощущениям взять над вами верх, потому что они могут выдернуть вас из этого западка и перетащить в другой, в котором те же болезненные ощущения повторялись.Следите за этим, постоянно спрашивайте себя, в том ли вы еще западке, и повторяйте договор с собой: я работаю только с этим западком, а в другие пойду только тогда, когда решу. И записывайте возраст всех остальных западков, чтобы однажды выжечь и их. Строго в соответствии с определенным вами числом вдохов ваше путешествие сквозь западок завершится. Это поразительная вещь, но психология — точная наука. По сути, она единственная точная наука, потому что работает как раз с тем материалом, из которого другие точные науки, вроде математики, делают свои кубики. Она работает с самим сознанием, тогда как остальные, лишь с его образами. Ваше путешествие будет идти строго в соответствии с названным количеством вдохов. При этом вы можете заметить, что время идет, а вы не выходите из западка. Это не нарушение закона. Это наличие препятствия или помехи внутри западка. Просто задайте себе вопрос о том, что вас держит. И вы обнаружите либо то, что вас затащило в другой западок, либо то, что внутри этого есть какое-то проклятие, которое не позволяет вам двигаться. Назовите его, и все снова пойдет естественно. Как только вы завершите свой первый проход, вы почувствуете, что ваше состояние снова изменилось. Вот это изменение гораздо ярче. Даже если при входе вы вначале как бы ничего не чувствовали, то при выходе вы отчетливо ощущаете, что вернулись, и что мир стал ярче, а дышится легче. Но это еще не полный выход, потому что вы не сказали себе Всё. Поэтому скажите: я прошел западок, но иду в него еще раз, скажем, снова по телесным ощущениям. Или по словам. Или по всему.За телесными ощущениями, как и за заклятиями, надо ходить неоднократно. Вы наверняка осознаете за один проход только часть происходившего. А какая-то часть останется неосознанной вашим духом, а значит, все еще принадлежащей чужому. Поэтому вы посылаете себя в тот мир раз за разом, пока не почувствуете, что исчерпали либо западок, либо собственные силы. Выглядеть в записи эти посылы должны так: По телесным ощущениям еще Пошел Кстати, точка после «Пошел» ставиться не должна, иначе вы оборвете сам посыл. Но вот вы почувствовали облегчение. В действительности, вы всегда знаете, когда на самом деле освободились от груза на душе или убрали чужого духа из своего сознания. Объяснить это пока не могу, но вы это почувствуете .Просто доверяйте себе и следите за своими ощущениями. И в какой-то миг вы это почувствуете. Тогда просто спросите себя: достаточно? И если в ответа прозвучит: достаточно, — выходите. Выход тоже должен быть обрядовым. Вы должны поставить второго стража и закрыть провал, захлопнув тот мир, в который спускались, чтобы он не проливался в вашу обычную жизнь и не портил ее. Поэтому спокойно пройдите западок до конца, а затем, когда почувствовали, что вышли, и ваши глаза распахнулись, скажите себе: Всё. Я вышел. Обязательно поставьте точку и отчеркните. А затем обязательно пощупайте вещи вокруг себя, хотя бы почувствуйте, как ваше тело их ощущает, и уже устно добавьте с полным осознаванием:Я здесь. Надеюсь, после этого у вас вздохнется с облегчением.К тому же, если вы действительно вычистили западок, у вас будет испарина, возможно смех, слезы или зевота. Хорошо, если зевота. После настоящей работы не лишнее приснуть хотя бы на несколько минут. Но об этом следующий рассказ. А что касается писанки, то, признаюсь, я рассказал лишь самые основы. Подробнее она изложена в Учебном курсе Училища русской народной культуры, где я и советовал бы ее изучать, поскольку это все-таки прикладная наука, которую надо брать по прямой передаче.