Глава 5. Раздумывая о восприятии
А. Н. Леонтьев, один из самых маститых русских психологов советского периода, в своей лебединой песне - "Лекциях по общей психологии" 1973-75 годов, - говоря о восприятии, изначально признает, что это проблема. И проблема, психологией не решенная. И там же он объясняет, что одна из главных сложностей этой проблемы - это понятие образа. В чем суть этой сложности?
А дело в том, что мы действуем, как бы имея перед собой воображаемую картинку того, что хотим получить, и того, как надо этого достигать. Мы весьма отчетливо видим внутренним зрением, как, к примеру, сейчас закроем с хлопком книгу, отложим ее в сторону, шлепнув по твердому столу, встанем и будем упруго махать руками, делая восстановительную гимнастику, пока не почувствуем утомления в мышцах и не запахнет потом. Тогда мы сбросим одежду и бросимся под контрастный душ, и будем попеременно наслаждаться жаром и холодом, задерживая дыхание...
Вот так мы представляем себе образы. В основе - зрительное представление самого себя, точнее, своего тела внутри пространства, соответствующего помещению или месту, где я сейчас нахожусь. Причем то, что мое представление о пространстве соответствует действительному пространству, а мой образ внутри воображаемого пространства действует так же хорошо, как и внутри настоящего, убеждает меня в том, что мой образ себя соответствует действительности, то есть моему телу. Вернее, что он точно отражает и тело, и его способность двигаться.
Соответственно, способность моего тела двигаться по действительному пространству после того, как я отработал эти движения в пространстве воображаемом, точнее, воображаемой копии окружающего меня пространства, делает очевидным, что я сумел воспринять окружающее пространство верно. Ну а поскольку я его вижу в тех самых по преимуществу зрительных образах, заставляет меня думать, что именно так я его и воспринял.
Вот так, приблизительно, мы представляем себе восприятие при первой попытке о нем подумать.
Психолог - это человек, который не остановился на первой попытке и сделал вторую. Эту вторую современный психолог, собственно говоря, сделал в Декартовской психологии, а еще вернее, в философии Беркли. Я уже приводил классическое рассуждение о том, что глаз не может передавать в мозг те зрительные образы, что отпечатываются на сетчатке. Мозг требует совсем другого языка. Это первое.
Второе - это то, что действительность совсем не такова, как мы ее видим, слышим и ощущаем.
И если довести этот подход до своего предела, то получится, что того мира, который мы видим и воспринимаем, нет совсем. Это все - всего лишь наше воображение. А что же есть?
Что-то все-таки определенно есть. Иными словами, даже если считать весь этот мир сном моего разума, что-то все равно есть. Хотя бы сон.
Далее. Мы можем исходить из того предположения, что все есть лишь наше воображение. Доказать, что мир не снится мне, невозможно. Но можем исходить из того, что мир вокруг настоящий. Это всего лишь выбор. Выбор очень важный, потому что если вокруг меня нет мира, а я сплю, то это стоило бы обдумать, потому что в таком случае я хотел бы знать, что мне делать.
Но для того, чтобы начать думать о себе и мире так, мне нужно быть уверенным в том, что все есть сон. А пока меня в этом ничто не убеждает, кроме игрушек в логические парадоксы, то есть в слова. В то время как отношения к миру как к действительности подтверждается всем моим разумом.
Эта уверенность в истинности мира может быть очень большой ошибкой. Настолько большой, что ее невозможно охватить взглядом меньшей широты, чем целая жизнь. Иными словами, возможно, мы спим и видим сны длиною в жизнь, но не можем этого осознать, потому что нам не хватает жизни. Возможно. Но тогда я хочу понять природу этого сна, потому что ощущаю его ловушкой и хочу вырваться.
Если же мир - действительность, тогда я оказываюсь перед другим выбором: считать ли мне себя смертным и одноразовым, простите, или же после смерти я могу рассчитывать еще на какое-то бытие?
И тут я снова могу избрать то, что мне больше по нраву. Материалисты почему-то избирали до пены у рта и крови из глоток доказывать всем, что они смертны и очень злились, когда им предлагали поискать бессмертия. При этом они так ничего и не доказали. Почему? Да просто потому, что всем очень жить хочется.
Я не идеалист и не спиритуалист, как, впрочем, и не материалист. Я просто очень хочу жить. И мне глубоко плевать на такие психологии, физиологии и философии, которые поставили себе целью описать устройство мира и человека. Я хочу иметь науку, которая в этом действительном мире сделает своей задачей поиск бессмертия для меня и других людей.
Это значит, что я исходно готов изучать все - действительность, сны, материю, дух, - лишь бы при этом они точно и понятно сказали мне, что надо делать, чтобы продолжить жить после смерти.
При таком подходе, как вы понимаете, можно изучать как душу, так и тело. Но исходно одно - я избираю считать, что я могу быть бессмертным. И вопрос распадается на две составляющие. Либо мы изначально обречены на бессмертие в наших душах, либо мы можем достичь его, сделав что-то с собой.
При этом, если моя душа в любом случае будет жить после смерти, то что надо сделать, чтобы жить душой лучше, и что лучше для души? А если возможность бессмертия надо заработать, то как? И если даосы считают возможным бессмертие в теле, то ясно, что для такого бессмертия нужно делать что-то иное, по сравнению с душевным бессмертием. Что?
Вот эти выборы относительно бессмертия позволяют, на мой взгляд, упростить и вопрос о действительности окружающего мира. Мне, собственно, все равно, настоящий он или воображаемый, - мне надо понять, возможно ли в этом окружающем мире бессмертие.
И если он сон, то я умираю в конце этого сна. Правда, мне могут сказать, что потом я буду видеть новый сон. Но это слова. Если в мой разум еще можно заронить сомнения в том, что я воспринимаю действительность, никто меня не убедит, что моя жизнь не кончится смертью, и никто не даст мне уверенности, что после этого наступит новая жизнь или новый сон. Следовательно, все сомнения в том, что этот мир настоящий, - ложны, даже если этот мир воображаемый. Для меня это единственная действительность, потому что она конечна против моего желания.
И поэтому я буду рассматривать ее как своего рода противника, который несет мне смерть. Я не называю действительность смертельным врагом, потому что я люблю его дар - жизнь, и еще потому, что я подозреваю, что он не враг, а учитель и воспитатель, который создал для меня учебную ловушку с задачей на выживание. Но он противник, а цена поединка - жизнь.
Смертельного противника надо изучить, понять и победить. Или, это будет вернее, преодолеть.
А как мне его изучить и понять, если единственными орудиями моего познания являются способность восприятия и разум? Я должен буду сначала понять, как же я воспринимаю свое окружение, а затем, если это потребуется, улучшить свою способность познавать, доведя ее до своего предела. Точно так же мне придется понять, как же я думаю, и вероятнее всего, поработать над совершенствованием своего разума.
Все разговоры об интуитивном или запредельном восприятии я пока опускаю, потому что они и возможны только после того, как ты добрался до предела своего разума. А я до него не только не добрался, я даже его не ощущаю. Следовательно, избрать, развивать в себе что-то сверхчувственное, было бы для меня в начале пути ложью. Хотя, возможно, моя работа над собой, то есть над способностями думать и воспринимать, - как раз и приведет меня к раскрытию каких-то особых способностей. Но пусть это случится как итог естественного развития, а не как способ перепрыгнуть через трудные места.
Способности думать, то есть Разуму, я намерен посвятить особое исследование. Пока продолжу разговор о восприятии. При этом я считаю, что это восприятие действительности, потому что ловушка, в которой я нахожусь, действительна и доступна мне лишь в восприятии и его осмыслении. Это моя единственная возможность из нее вырваться - считать ее действительной и пройти насквозь, как пленку или слои тумана.
И я пока не буду гадать о том, что же там, за туманом восприятия. Я намерен копать, а не скакать мыслью по предположениям. И я отбрасываю держащие меня в неопределенности и бездействии сомнения, и копаю.
Что же за сомнение позволило Леонтьеву признаться, что проблема восприятия не решена в психологии?
Это было сомнение в том, что данные нашего опыта самонаблюдения совместимы с данными современной нейропсихологии. Будем честными, даже изгоняя понятие самонаблюдения из психологии, Психология при этом постоянно исходила из представлений, полученных самонаблюдением.
А что такое само понятие "образ", так заинтересовавшее Леонтьева, как не описание самонаблюдения? Попытки рефлексологии и объективных психологии вообще обойтись без самонаблюдения и даже заменить свой язык на совершенно объективный, то есть не учитывающий самонаблюдения, приводили к таким жутким нагромождениям, что читать книги той поры вообще невозможно.
При этом разумная нейрофизиология, а за ней и нейропсихология, в своих описаниях работы нервной системы и мозга в двадцатом веке пришли к тому, что стали использовать язык кибернетики, тем самым уподобляя мозг и нервную систему компьютеру. Точнее, сейчас бы это было названо локальной сетью.
Частенько использовалось и введенное бихевиористами понятие "черного ящика", не знаю, кем и у кого заимствованное.
На фоне этих физико-подобных описаний основания, на котором развивается психика, психология выглядела беспомощной. Образ никак не совмещался с нервными импульсами и разрядами нейронов и их связями.
При этом нейрофизиологам, особенно после Павлова, все казалось очень просто: есть рефлекторная дуга, и ею объясняется все поведение. Стимул из внешнего мира - восприятие чувствительным нервным окончанием - сигнал, бегущий по центростремительному нерву к мозгу - обработка сигнала в соответствуюшем центре - сигнал, бегущий по центробежному нерву к соответствующей мышце - действие. Вот нейрологическая схема восприятия.
В ней психологи просто не нужны, и Павлов так прямо и говорил. За употребление психологических слов он даже штрафовал деньгами у себя в лаборатории. Для психолога в этой схеме нет места. И когда Сеченов требовал передать психологию физиологам, он в этом нисколько не сомневался. И когда Павлов резал собак, нарабатывая у них слюноотделение, тоже казалось, что до решения последних загадок души остались считанные минуты.
А потом немцы начали работать с обезьянами и поняли, что дальше слюноотделения у собак и центра удовольствия у американских последователей Павлова рефлекторная дуга не работает. Тогда они придумали слово "Гештальт", которое, как с восхищением объяснял студентам Леонтьев, так сложно, что на другие языки не переводится, а поэтому его лучше и не переводить, а наслаждаться им по памяти.
Это страшный порок психологии - заимствование множества непонятных и непонятых терминов, которые не переводятся. Не переводится, значит, не понимается, потому что перевод - это прежде всего понимание.
Гештальт - это всего лишь образ, но образ, понимаемый немецкими психологами чуть сложнее, чем понимался остальными психологами. Это была, так сказать, третья попытка понять, что такое образ. И она тоже не удалась, если верить Психологии. Но если задуматься, то она сказала одну очень определенную вещь: образ - это нечто, что надо понимать иначе, чем мы привыкли.
И вот это "привыкли" и надо было понять и даже исследовать. А как мы привыкли, и что во мне привыкло понимать, что такое образ? Ответ, как видите, лежит в самопознании, а это как раз то, что в Психологии оказалось недопустимо, как дурной тон.
Это я привык считать, что образы - это то, что я вижу в своем воображении, когда думаю о себе или о том, как я буду сейчас действовать в окружающем меня пространстве. И эти представления во многом зрительны. Почему?
Для дальнейшего разговора я использую материалы этнопсихологии, которой занимался много лет.
Глава 6. Этнопсихология восприятия
Это меня так увлекло, что я решил переспециализироваться на этнопсихолога и получил психологическое образование. То, что я делаю сейчас как психолог, в первую очередь, есть дань благодарности обучавшим меня мазыкам. Можно сказать, что и самопознание, и все попытки докопаться до действительных корней психологических явлений - это решение задачи, оставленной мне в наследство простыми учителями из народа.
Я пришел к психологии через историю, точнее, этнографию. Одно время я довольно много ездил в этнографические экспедиции, собирал ремесла и обычаи. Эти поездки привели меня в 1985 году к людям, которые называли себя мазыками. Они жили на Владимирщине - это теперешние Владимирская и Ивановская области - и знали то, что местные жители считали чародейством, а я посчитал народной психологией.
На деле мои информаторы, как принято у этнографов называть тех, с кем беседуешь и от кого получаешь свои знания, утверждали, что они потомки особой группы внутри офеньского сообщества - мазыков. Офени же - это те самые коробейники, торговцы вразнос, о которых поется в народных песнях.
Но я расскажу о мазыках в другом месте. А сейчас просто воспользуюсь собранными тогда материалами.
Мне вспоминается образ, которым один из дедов объяснял мне, как происходит восприятие. Случилось это после рыбалки на Клязьме.
- Тебе раньше случалось ловить рыбу? - спросил он меня. - Или долго собирать грибы?
- Конечно, случалось.
- А помнишь, что стоит у тебя перед глазами, когда ты потом их закрываешь?
Я вспомнил. Долгое время после рыбалки меня мучил клюющий поплавок. А после грибов - листья, трава и мелькающие среди них грибы.
- Вот это у нас называется - грибки клюют, - засмеялся дед. - Так болеет твое сознание...
Сознание болеет после того, как я долго заставлял свое внимание усилием удерживаться на определенном образе или предмете. Поплавок - это предмет внешний по отношению ко мне. Наблюдение за поплавком - это чистой воды восприятие. Поиск грибов - это сличение внутреннего образа, точнее, нескольких, со всеми возможными образами внешних предметов с целью узнавания. И ты все время удерживаешь в сознании целую картотеку образов, которую пробегаешь внутренним взглядом раз за разом, когда восприятие подсовывает что-то похожее. При этом внимание раздвоено и направлено то на внешний мир, то внутрь.
Собственно говоря, и при наблюдении за поплавком происходит то же самое. Только вместо множественных предметов есть множественные состояния одного. Но и эти состояния удерживаются в сознании как набор картин или кадры.
Итогом такого перебора образов и одновременно напряженного удержания внимания оказывается перенасыщение сознания образами, и они словно бы выпихиваются или выдавливаются сознанием из себя во время отдыха.
При этом, как говорил тот же старик, происходит поражение сознания, то есть нанесение ему раны - от слова "разить". И слово "образ" происходит от того же корня. Единственное, что добавляется, это ограничивающая приставка об-, как в слове об-рез.
Означает она некий о-хват, о-граничение. Иными словами об-раз - это поток восприятия, имеющий предел. И предел этот узнается сознанием, как граница полученного впечатления, то есть отпечатка.
Как вы понимаете, это означает, что мазыки понимали сознание отнюдь не так, как современная психология. Не как некие мыслительные операции, грубо говоря, а как среду, вроде вощеной дощечки Сократа. Среду вполне материальную, но очень тонкую, наподобие физических сред, описанных в последних достижениях физики.
Оставлю пока без обсуждения, возможно ли такое, хотя я уже писал во "Введении в культурно-историческую психологию", что сложности нейропсихологии с поиском материального понятия энграммы, - то есть отпечатка, составляющего основу памяти, - не решаются без выдвижения новых гипотез. В частности гипотезы об иной природе памяти, не являющейся итогом межнейронных взаимодействий или химической активности внутримозговой жидкости, глии. Иная природа памяти - это и есть иная природа сознания.
Пока без всяких попыток что-то утверждать, просто посмотрим, как видели восприятие в одной из традиционных культур. Возможно, мазыки ошибались, но отбросить их представления труда не составит. Мы уже многое отбросили только потому, что этого нет и быть не может!
Так вот, каждый образ, который воспринимается человеком, на самом деле воспринимается его сознанием.
И воспринимается как отпечаток. При этом сознание очень бережно к самому себе. Оно не делает повторных отпечатков. Вернее было бы сказать, что за этим следит разум, как способность сознания творить и использовать образы, но это, пожалуй, будет слишком непонятно без дополнительных объяснений. Так что остановимся на том, что сознание имеет возможность проверять, есть ли уже в нем воспринимаемый образ. И проверяет оно это каждый раз, когда происходит восприятие. И если образа еще нет, оно делает с него отпечаток, а если он есть, то сознание его узнает. Это значит, что нового отпечатка делать не надо, этот образ уже есть.
Но вот я долго и напряженно слежу за поплавком. Что происходит с моим сознанием? Оно постоянно узнает образы поплавка и как бы отбрасывает их: уже есть! А я постоянно усилием заставляю узнавать их снова и снова. А потом мне страшно закрыть глаза, потому что перед внутренним взором плавает и клюет этот проклятый поплавок, а мне некуда от него деться! И это боль. Только я не привык так называть подобные ощущения и как бы ее не чувствую.
- А как, по-твоему, - спросил меня мой дед, - а когда у тебя глаза открыты, ты этот поплавок не видишь?
Честно признаюсь, меня даже испариной прошибло от стыда, когда я это услышал. Ну, конечно же, я вроде бы и знал, что образы эти идут как кино у меня перед глазами постоянно, - хоть с закрытыми глазами, хоть с открытыми. Просто я их вижу только в темноте. Но почему деревенский старик этим владеет, а я, такой умный и ученый, это упустил и не сообразил сам?!
- Конечно, вижу...
- Ну, как видишь? - улыбнулся он. - Если бы видел, так непременно сказал бы. Значит, не видишь. Знаешь, понимаешь, что они и сейчас у тебя перед глазами, но не видишь.
И опять он был прав, хотя теперь я принял свое маленькое поражение спокойнее, потому что его перекрывал появившийся вопрос: А какова механика того, что, даже насмотревшись на поплавок или грибы, я начинаю их видеть только когда закрою глаза?
- Не мучай себя. Начни просто: привычка!
Вот так я впервые столкнулся с тем, что за привычка мешает психологу видеть устройство своего сознания, ума или то же самое восприятие.
Тогда в разговоре моя мысль рванулась представить себе, как же так получилось, что я, зная, что образы, болезненно навязанные моему сознанию, продолжают мерещиться мне не только с закрытыми глазами, но и постоянно, тем не менее, совсем их не замечаю, пока глаза открыты? Я попробовал увидеть эти образы с открытыми глазами, благо, разговор происходил как раз после долгой рыбалки, и я действительно сумел почувствовать их присутствие словно бы в глубине моего видения.
Иными словами, вопрос заключался в направлении моего зрения. При открытых глазах зрение устремлялось во внешний мир, точно от этого зависела сама моя жизнь. Что, кстати, вероятно, близко к истине. А при закрытых его подменяли другие чувства. Зрение же углублялось в то, что подсовывало ему сознание. Вот только было ли это зрение глаз?
Как вы понимаете, это тот же самый вопрос о том, каков же настоящий мир. Если я вижу поплавок лишь с закрытыми глазами, значит, я вижу его не глазами! Значит, такой мир, к какому я привык, это точно не то, что видят глаза...
Но старик не дал мне особо углубиться в это исследование.
- Потом, потом сам докопаешься, - остановил он мое самоуглубление. - Ты, главное, пойми одну вещь. Вот ты сейчас согласен со мной, что когда грибки клюют - это болезнь?
Да, к этому времени я уже ощущал, что это состояние нездоровое и даже сам допустил мысль, что я ощущаю, как болит само сознание. Это было очень странное допущение, что я могу ощущать непонятно каким органом боль в таком странном и бесплотном явлении, как сознание, но я ее чувствовал.
- Так вот, главное, - заключил он, - эта боль еще не боль. Есть хуже.
Я подумал, что он ведет к каким-нибудь перегрузкам или хитрым воздействиям, но ответ опять выбил меня из себя:
- Главная боль - это обычное состояние сознания. Я был озадачен, а он помолчал и добавил:
- Ты ведь так к нему привык, что и мысли не допускаешь, что обычное состояние - это больно. А ведь это тоже образы, значит порезы в сознании. Вот погоди, ты еще начнешь чувствовать, что когда работает разум, тебе больно...
Мне потребовалось пятнадцать лет, чтобы понять, о чем он говорил...
Но это я опущу как вещь бездоказательную и трудно доступную. Зато мы теперь можем продолжить разговор о восприятии.
Итак, я гляжу на поплавок, он меняет свои состояния - то спокойно стоит в воде, то начинает шевелиться, то вдруг ныряет или скользит в сторону.
Я жду и сравниваю его движения со своим знанием о том, как должен себя вести поплавок.
Но в какой-то миг я дергаю удочку - подсекаю.
И на конце лески ощущается сопротивление. Или не ощущается.
И если оно не ощущается, я понимаю, что неправильно прочитал поведение поплавка.
Там, в глубине воды, - черный ящик, об устройстве которого я могу догадываться лишь по его поведению.
По эту сторону разделяющей нас поверхности, в глубине пространства, другой черный ящик, об устройстве которого я могу догадываться лишь по его взаимодействию с первым ящиком. Не хватает только Джуанцзы и бабочки, которой он снится...
Рыба... какое мне дело до рыбы?! Мне нужно от нее только одно - чтобы она поймалась. А для этого я должен перенести то ошибочное узнавание образа движений поплавка из разряда: Подсекай! - в разряд: Еще жди.
Заметьте, появилось уточнение: образ движений поплавка. Это значит, что у меня, кроме чисто зрительного образа поплавка, который, в общем-то, очень понятен, есть еще такое странное образование - образ движений поплавка. Что такое образ движений? И вообще, в состоянии ли мы видеть движения?
На самом деле, говоря о движении, мы чаще всего говорим о перемещении. Движение нам почти недоступно для наблюдения, как, например, энергия или душа. Мы судим о движении по его проявлениям.
Движущееся перемещается, и это мы видим, потому что предмет, перемещаясь, меняет положение относительно других предметов. Если, конечно, можно назвать предметом поверхность воды или волны.
Скорее, это явления. Явления воды. Так она себя являет наблюдателю.
Следовательно, взглянув на воду с поплавком в первый раз, я запоминаю ее поверхность и положение поплавка. Потом я запоминаю, как он может менять свое положение относительно поверхности воды. А потом я запоминаю, при каком его положении мне надо подсекать. И когда он оказывается в этом положении или положении близком к этому, я подсекаю.
Само это положение как бы спускает спусковой крючок. Восприятие - импульс - сигнал - ответный импульс - сокращение мышц - и я подсекаю.
Так что же спускает этот крючок? Картинка того, насколько погрузился поплавок в воду? Один из множества подобных кадров? Вроде бы так. Но какова подробность этого кадра, то есть картины, необходимой для того, чтобы заработала "рефлекторная дуга"?
Уточню вопрос. Насколько избыточной является для действия та картина водной поверхности с водорослями, волнами, живностью и отражениями, которую привычно нарисовало наше воображение?
Насколько избыточно и изображение поплавка - объемного, раскрашенного, потертого и поцарапанного, со спичкой торчащей сверху и даже с сидящей на ней стрекозой?
Спрошу иначе. Является ли это тем образом, который узнает сознание, чтобы подсечь? И как много лишних одежек мы можем снять с него, чтобы при этом узнавание подсечки все равно происходило?
Я знаю, вы уже раздели и поплавок и воду почти от всего, что я перечислил. Но я помогу вам еще. Я приведу еще один пример из числа тех, что приводил мой старый учитель народной психологии.
Скажите, вы можете видеть плотность? Это как с движением, которое скрыто в перемещении. Я говорю не о плотных вещах, а о плотности, скрытой в них.
Я знаю, сейчас вы в недоумении и не понимаете, как можно видеть плотность... Тогда сделайте упражнение. Я его уже давал в других книгах и знаю - оно работает. Прямо сейчас закройте мою книгу, поверните ее ребром к себе и резко ткните углом в глаз.
Не смейтесь и не думайте, что я дурак. Дурак - это всего лишь тот, кто задает такие вопросы, которые другие не задают. Просто попробуйте ткнуть.
Знаете, что у вас получилось? Я опишу. Вы сложили книгу и двинули ее уголок в сторону глаза. Но поскольку вы не дурак, ваша рука замерла так, что уголок книги оказался близко от глаза, но его не коснулся. Почему?
Да потому, что он плотный. А это означает боль. Вот первое наблюдение.
А теперь повторите упражнение, и понаблюдаем еще раз. Вот вы приготовили книгу. Вы ее узнаете - у нее все тот же образ, что вы помнили. Теперь вы быстро тыкаете книгой. Она замирает перед глазом, и вдруг вы замечаете, как в ее образ возвращаются черты, детали, и вообще полнота восприятия!
В миг, когда книга приблизилась к глазу на опасное расстояние, она начала раздеваться. И чем ближе она была к боли, тем бесцветнее и бесформеннее становилась, пока вы вдруг не почувствовали, что дальше будет действительно больно, и не нажали на спусковой крючок: подсекай! И ваша рука получила импульс:
мышцам стоп! Рефлекторная дуга замкнулась почти коротким замыканием. Еще немного и вы бы увидели искры. Но уже сейчас вы видели плотность в чистом виде.
Что же такое тот образ, который мы вылавливаем из огромной и перенасыщенной картины, которую видим как Образ мира?
Глава 7. Нейробиология восприятия
Итак, что же такое образ, который воспринимается нами, как часть Образа мира?
Приглядитесь, это нечто сходное с крошечным разрядом энергии, достаточное для управления микросхемой, состоящей из платы, сделанной даже не из силикона, а, возможно, из тончайшей среды, какая только существует в этой вселенной - сознания, если его понимать по-мазыкски, - и из нескольких связей, несравненно тоньше волосков. Связей, задачей которых является всего одно крошечное действие, как у диода - замкнуть цепь условного рефлекса: подсекай!
Для управления такой микросхемой не нужны громоздкие картины окружающего мира. Они ее просто перегрузят или сожгут. Это первое.
Второе. Ощущается разумным ожидать, что если на выходе был тончайший разряд энергии, точнее, биоэлектричества, насколько я это понимаю, то и на входе должно быть нечто однородное. Однородное, хотя бы не обязательно тождественное, потому что плата эта может служить как преобразователь.
Улавливая более тонкие воздействия, она превращает их в сигнал, достаточный для запуска биоэлектрических сервомеханизмов нашего тела.
Я прошу прощения за язык, которым я здесь пользуюсь. Я не люблю биоэнергетику и ее язык, но такой образ облегчает понимание. Он для меня не ответ, а скорее перст, указующий на луну, то есть на возможный ответ. Во всяком случае, он позволяет перейти к разговору о восприятии на материале современной нейропсихологии.
Для этого я все-таки воспользуюсь американской книгой, написанной в конце 80-х двумя крупнейшими чилийскими ней-робиологами Матураной и Варелой. Книга эта хороша только тем, что она писалась профессионалами для простых людей и потому читается легче. По содержанию она от русской нейрофизиологии ничем не отличается. Основное ее название "Древо познания", но подзаголовок передает ее суть вернее: "Биологические корни человеческого понимания".
Интересующую меня тему они начинают с описания той же рефлекторной дуги, правда, заменяя ее понятием "двигательного нейрона", который "активируясь, способен вызывать сокращение мышцы" (Матурана, Варела, с. 141).
Тут мы имеем общее в представлениях.
Далее идет определение восприятия, как его видит обычное мышление:
"Обычно принято думать, что зрительное восприятие - это некие действия с отражением, возникающим на сетчатой оболочке глаза, в процессе которых это изображение затем трансформируется внутри нервной системы" (Там же, с. 143).
И это, как видите, совпадает и не очень интересно. А вот дальше начинаются собственные взгляды этих нейробиологов.
"Однако он (этот подход - А.Ш.) совершенно непригоден при рассмотрении феномена зрения" (Там же, с. 143).
И далее следует длинное объяснение на таком языке, который призван, как я думаю, показать на собственном примере, что мозги при таком подходе просто перегрузятся.
Но зато после этого нейробиологи переходят к объяснению поведения, а, соответственно, и к управлению им через восприятие. Определение поведения, правда, из разряда нейробиологи-ческих.
"Поведение - это производимое наблюдателем описание изменений состояния системы относительно окружающей среды, с которой взаимодействует данная система" (с. 144).
Чтобы оно хоть как-то заработало, стоит заменить "систему" на "человека" и немножко подправить:
"Поведение - это изменение своих состояний относительно окружающей среды, производимое человеком благодаря "описанию" этой среды, которое он делает, наблюдая ее".
Вот так бы я это перевел с языка нейрофизиологии на человеческий, хотя понятно, что понятие "описания" стоило бы объяснить отдельно. Но авторы это сделают сами, хотя и на своем языке через понятие "сенсорная поверхность":
"Сенсорная поверхность включает в себя не только те клетки, которые мы видим извне как рецепторы, способные воспринять возбуждение, поступающее из внешней среды, но и клетки, которые может возбудить сам организм" (с. 144-145).
Первое, что требуется сделать после этого заявления, это дополнить определение поведения, добавив одно уточнение:
"Поведение - это изменение своих состояний относительно окружающей среды, производимое человеком благодаря "описанию" этой среды, которое он делает, наблюдая ее и себя".
Как вы понимаете, это крошечное дополнение является нейрофизиологическим обоснованием самонаблюдения. Это первое.
Во-вторых, если задуматься над этими словами нейробиологов, то станет ясно: описание, которое делает наблюдатель, пишется возбуждениями!
Если сейчас позволить специальному нейрологическиму языку, который знаком каждому психологу, утянуть нас внутрь нейрофизиологических понятийных построений, откровение потеряется. Кто же не знает, что рецепторы возбуждаются!
Забудьте на время этот язык. Посмотрите на их слова философски. Скорее всего, они и сами не поняли того, что сказали. Попробуйте понять слово "возбуждение" в том смысле, в каком оно используется в психологии, точнее, в науке о поведении. Как, например, в выражениях: животное возбудилось от запаха крови. Или: он вернулся с работы возбужденным. Опасность возбуждает меня.
Сенсорные поверхности, рецепторы, нейроны, электронные платы, бионические датчики - какой еще дребедени нужно насовать в простое наблюдение, чтобы оно выглядело неуязвимым и окончательно научным?!
Поведение определяется и даже диктуется возбуждениями, которые мы испытываем, воспринимая изменения, происходящие в окружающем мире.
Я гляжу на поплавок, а вижу движение, я гляжу на приближающийся острый угол, а вижу плотность, я гляжу на мечущегося по клетке медведя, а вижу опасность... Но это вижу я, а мое восприятие видит только возбуждение. И образ его оно всегда и передает в мозг, как в головной компьютер, управляющий телом. А дальше:
"нервная система функционирует как замкнутая сеть изменений в соотношениях активности между ее компонентами.
Таким образом, испытывая надавливание в какой-либо части тела, мы как наблюдатели можем сказать:
"Ага! Сокращение вот этой мышцы заставит меня поднять руку". Но с точки зрения функционирования самой нервной системы происходящее всецело сводится к постоянному поддерживанию определенных соотношений между сенсорными и моторными элементами, испытавшими временное возмущение в результате надавливания.
Поддерживаемые соотношения в рассматриваемом случае довольно просты: это баланс между сенсорной активностью и мышечным тонусом" (Там же, с. 145).
Если сказать это проще, то восприятие оказывается очень механической вещью - там, где-то на самых глубинных уровнях освобождения образов от красочной шелухи, оно воспринимает возбуждение из внешнего Мира и передает мышцам, телу. Сколько приняло - столько передало: главная задача восприятия - баланс, то есть равновесие. Своего рода поведенческий гомеостаз, если называть такое равновесие научно.
И здесь скрывается ответ на вопрос, что же такое образ по своей сути. Только этот ответ так прост, что его не скажешь словами. Это труднее, чем перевести слово гештальт. Его, скорее, надо не говорить, а показывать. Вот поэтому и не удавалось психологии дать определение образа. Но, тем не менее, понятие его создастся, если вглядитесь в то, как приходит возбуждение из внешнего мира через восприятие и как оно передается, лишь слегка изменившись, по нервным путям, а потом вспыхивает в мышцах. Но вспыхивает лишь затем, чтобы уступить место или, точнее, влиться уже в совсем другие образы. Какие?
Например, в Образ мира. А это значит, что и весь этот такой красочный образ, в котором мы узнаем окружающий мир, совсем не передает его действительной и яростной красоты. Ведь если вдуматься в то, что мы делаем каждый миг, то вся наша жизнь превращается в постоянное перерабатывание и использование энергий, складывающихся в стихии, как возбуждения - малые образы, - в большие образы, Образы миров! Включая Мечты и Картины мира наук.
Равновесие, как и возбуждение, звучит очень просто, а в жизни мы знаем, что ответное поведение может быть очень сложным и разнообразным. Как кажется, просто возбуждение не может обеспечить такого разнообразия.
Но это фокус все той же привычки видеть, а точнее, не видеть что-то очень важное.
Поведение только вызывается и прекращается возбуждением и равновесием. Разнообразие же его определяется образами. Образы, правда, теперь уже не восприятия, а поведения или, точнее, действия, - об-резают, о-пределяют действия. То есть создают их рисунок, в котором предел есть воплощенное равновесие, а возбуждение - движущая сила.
Возбуждение преобразуется в нашей плате из поведенческого в биоэлектрическое. В этом значении оно, как я думаю, приближается к тому пониманию, что используют нейрофизиологи. Но это означает, что и снаружи нас есть лишь нечто, похожее на биоэлектричество, по крайней мере, настолько ему единородное, что сознание может его преобразовывать в то, что обеспечивает жизнедеятельность тела.
Кстати, я ошибся, когда хвалил язык чилийских нейробио-логов. Он ничуть не лучше, чем у русских нейропсихологов. А чтобы не быть голословным, вот вам последнее определение восприятия. Восприятие - есть вид познания, но "любое познание есть не что иное, как создание сенсорно-эффекторных корреляций в области структурного сопряжения нервной системы" (Там же, с. 147).
Подводя итоги своему маленькому исследованию образа, я хочу сказать, что дальше его можно продолжить только в прикладной работе, позволяющей проверить выдвинутые предположения и гипотезу о материальности сознания как среды, творящей образы. Только это даст возможность по-настоящему понять, что же такое образ.
Что же касается наблюдения, то и о нем, в сущности, можно рассуждать дальше, только поняв, как может сосредоточиваться сознание, управляя потоком восприятия как потоком возбуждений.
