Гордость села Красного

Красное на Волге раскинулось на взгорье открыто, просторно, в некотором отдалении от реки. Мощные купы вековых деревьев почти скрывали белый шатер церкви. А тени облаков пятнали луга и хлебные поля вокруг села, а дальше темнели синие лесные дали.

Теплоход шел вниз по Волге, и, стоя на палубе, я смотрела на левый берег, боясь пропустить первое впечатление.

Еще с палубы увидела на пристани невысокую фигуру Петра Ивановича Чулкова, потомственного красносельского ювелира, с которым познакомилась в Костроме. Смуглое, с молодой бородкой лицо Чулкова светилось гостеприимством.

Мы пошли по высокой дамбе, проложенной по пойменному лугу, отделяющему село от реки. Отсюда хорошо была видна вся панорама села: крепкие избы на высоких каменных фундаментах, смотрящие окнами на Волгу, приземистые кирпичные особняки, построенные местными купцами еще в прошлом веке. Слева виднелись трубы завода.

— Село наше старинное, и много известных людей связано с ним, — дав мне оглядеться, заговорил Чулков с чуть заметным мягким оканьем.

Он рассказал, что когда-то Красное было вотчиной бояр Романовых, потом стало поместьем Бориса Годунова. При нем построили шатровую каменную церковь Богоявления.

Мы уже поднимались по крутой улочке к центру села. Дома были поставлены окнами не на дорогу, как обычно, а «лицом» к реке и как бы смотрели на каждого, кто шел от пристани.

— В 1807 году Красное унаследовал друг Пушкина князь Петр Андреевич Вяземский, — продолжал свой рассказ мой спутник. Чувствовалось, что он любит и хорошо знает историю своего села, дорожит каждым ее штрихом. Я только успевала отмечать для себя наиболее важные вехи.

Долгое время здесь жил художник Вопилов, близко друживший с Левитаном... О селе Красном писал Владимир Ильич Ленин в книге «Развитие капитализма в России», как о классическом примере развития капиталистических отношений в деревне...

Чулков показывал мне дома, где еще несколько десятилетий тому назад кустари работали семьями. В одном жили резчики, в другом — плавильщики, в третьем — крепачи, вставлявшие в изделия драгоценные камни, в следующем — полировщики, или, как еще их называли, поронилыцики... Каждая семья вырабатывала свое: кто броши, кто нательные крестики, кто браслеты, кто церковную утварь, кто кольца...

А в здании из побуревшего кирпича, построенном в начале века для ремесленно-художественной школы, теперь разместился красносельский музей. Туда и пригласил меня Петр Иванович, чтобы продолжить мое знакомство с историей здешнего ювелирного промысла.

В залах музея царил чарующий мир народного творчества. Мне еще не приходилось видеть такой сказочной красоты узорчатых братин, кружевных серебряных блюд, ваз, расписанного причудливым орнаментом оружия, уникальных женских украшений: колец, гривен, браслетов, серег...

Слушая рассказ о ювелирах-художниках, я вспоминала, что и где раньше читала об удивительном мастерстве красноселов, откуда оно пошло. Старожилы считают, что возраст здешнего серебряного ремесла — три столетия. А откуда пошло — споры ведут до сих пор.

Одна из версий утверждает, что уже в XVI — XVII веках значительную часть населения костромского Поволжья составляли выходцы из новгородской земли, а среди них были к тому времени искусные мастера «резать резь всякую».

Однако проведенные археологические раскопки недалеко от села Красного, обнаружили орудия ювелирного ремесла, относящиеся к IX—XI векам. Некоторые из них я видела в Костромском историко-архитектурном заповеднике, размещенном в бывшем Ипатьевском монастыре. Эти орудия и приспособления, а также предметы ювелирного ремесла свидетельствуют о давнем распространении этого искусства в здешних краях.

«Значительным художественным центром была Кострома уже во второй половине XVI века. Крупный торговый город, блестящий, но кратковременный расцвет которого... падает на XVII век», — пишет М. М. Постникова-Лосева в книге «Русское ювелирное искусство».

Здесь развивается серебряное дело, применяются сложные техники гравирования, чернения по серебру, чеканки, эмали, скани.

Развивается производство серебряной утвари и ювелирных изделий и в окрестных деревнях. Об этом свидетельствуют «Позволительные письма», выданные Оружейной палатой мастерам-ювелирам сел Сидоровского, Красного, Подольского, Веселова, Дербилок и другим. К 70-м годам XIX столетия основным центром ювелирного производства становится село Красное. Оно оказалось в более выгодном положении, потому что лежало на левом берегу Волги, что и Кострома.

Знакомясь с изделиями красносельских мастеров, представленных в музее, я обратила внимание, что многие из них выполнены в технике скани.

— Это уже результат художественного образования и развития вкуса, — пояснил Чулков.

После открытия в Красном рисовального класса в конце прошлого века, а потом на его базе ремесленно-художественной школы, в которой преподавали выпускники московского Строгановского училища, скань на долгие годы определила художественное лицо промысла. Сканные изделия красносельских мастеров можно было отличить по особой тонкости и изяществу растительного орнамента.

Гордость села Красного
На местном ювелирном заводе, что раскинул свои корпуса на окраине села, меня познакомили с мастерами ручной скани Иваном Дмитриевичем Орловым, Зоей Козиной, Татьяной Галкиной, Людмилой Мотиной. Все они в разное время окончили Красносельское художественно-техническое училище. Наблюдая за их работой, я спросила:

— А что же все-таки означает слово «скань»? Людмила Мотина протянула руку к ящичку с моточками тончайшей проволоки, поясняя:

— Слово «скань» произошло от славянского «скати», что значит «вить», «сучить». А называем мы сканью вот эту тонкую веревочку, скрученную из двух-трех металлических нитей.

Мастерица рассказала, что скань бывает медной, серебряной или золотой, что она подразделяется на гладкую, рантовую, крученую, вальцованную, рифленую... А технику укладки иногда называют филигранью. Это от латинских слов «филиум», что означает «нить», и «гранум» — «зерно». Руки Людмилы при этом ласково перебирали моточки, словно отбирали «краски», которыми она будет «рисовать» сканные композиции.

Расстелив перед собой лист плотной белой бумаги — эскиз с изображением развертки сувенирного медвежонка, — сканщица привычным движением ладони прогладила лист, как бы снимая пыль и плотнее прижимая его к столу. Взяла в руки моток более толстой проволоки, откусила щипчиками нужный кусок и с помощью навивки согнула основной контур изображения на эскизе.

Затаив дыхание, я смотрела на ее спокойные и четкие движения, поняв, что сейчас начнется таинство создания скани.

Мастерица между тем примеряла проволочный контур к рисунку, лишнее откусывала щипчиками, снова примеряла, затем прошлась по нему кисточкой и, подцепив пинцетом, точно приклеила на рисунок.

— Контур мы обычно заполняем мелкими традиционными деталями-завитками, дулечками, плотнушечками, — поясняла она свои действия, свертывая новую деталь теперь уже из более тонкой скани.

Кружево из медной проволоки росло, принимало задуманные художником очертания. Но мне еще не виделось в этой заготовке сказочной серебристой росписи скани, виденной в музее и в ассортиментном кабинете завода.

— Когда все пространство контура будет заполнено, — объяснила мастерица, — мы примотаем эскиз к металлической пластинке, обожжем, спаяем и отбелим в кислотах. И только тогда получится серебристая скань.

— А куда же денется эскиз?

— Бумага сгорит, конечно, останется только одно сканное изображение. Это старая техника ручной скани, и она у нас почти не изменилась. И орнамент, как и в старину, остался растительный.

Мне вспомнились украшения, выставленные в одном из залов Ипатьевского монастыря, те, что нашли здесь археологи. Они были сделаны из кованой медной проволоки, толстой и неровной, выглядели увесистыми, и не было в них еще необходимого ювелирного изящества. Дальнейшая судьба сканного дела зависела от того, будет ли найден более совершенный способ изготовления проволоки. И его нашли в виде простой волочильной доски — железной пластины с несколькими рядами конических глазков постепенно убывающей величины. Если пропустить металлический стерженек через все глазки, получится круглая ровная нить, ее можно довести до толщины человеческого . волоса. Из таких «волосиков» можно делать настоящие ювелирные шедевры, но их создают теперь в другом месте.

— В погоне за сиюминутной выгодой сдаем мы позиции, — с огорчением разводил руками мастер-ювелир, заслуженный художник РСФСР Иван Дмитриевич Орлов. — Считайте, секреты гравировки утеряны, скани из шестисот номенклатурных наименований делаем всего два-три вида, художественного литья почти нет, исчезла перегородчатая эмаль...

Опытные мастера-ювелиры стали уходить с завода. Ушел на творческую работу и заслуженный художник РСФСР Петр Иванович Чулков, много лет проработавший на заводе. Воспользовавшись приглашением Петра Ивановича, я разыскала на нижней улице, у самого пойменного луга, двухэтажный дом. Здесь в небольшой квартире он живет с семьей, здесь же в бывшем коридорном тамбуре — его крошечная мастерская. Мы долго говорили о судьбе красносельского ювелирного промысла. Мастер рассказал, что перед уходом с завода предложил несколько оригинальных сканных колец, но руководство их отвергло: «Изделия хорошие, но не для нас, дайте что-нибудь попроще», — сказали ему.

Чулков долго молчал, стоя у окна, из которого были видны дальние заволжские кручи, потом напомнил историю о Ренуаре, который смолоду занимался росписью по фарфору. Когда были изобретены печатные машины, художник решил не сдаваться и наловчился рисовать Венеру на вазах и тарелках с невероятной быстротой. Увы, торговцы отказались их брать. Машина, сказали, тем и хороша, что всех Венер делает одинаковыми, а у Ренуара они разные. Не понравилось самое дорогое — индивидуальность исполнения. Сегодня, говорят, тем ренуаровским тарелкам цены нет!

— Вот так и судьба нашего мастерства, — заключил Чулков, — терять жаль — деть некуда.

Действительно, то, что делают одаренные ювелиры и что выставляется в стенды на выставках, изготовляется теперь мастерами в свободное время дома. Профессия, ненужная основному производству, превращается в увлечение.

Чулков снял с полки ажурную серебристую вазу и поставил на стол у окна. Свет, падая сбоку, просвечивал ее насквозь, четко выявляя орнамент, уложенный в виде плавных валков скошенного сена.

— Я назвал ее «Сенокос», — сказал мастер, не отрывая глаз от своего детища.
Потом он поставил на стол еще две вазы: «Ночной цветок» и «Ивана Купалу». Круглые бока их обвивали ромашки и листья папоротника, наполненные нежными прожилками из тончайшей металлической нити, каждый волосок которой был плотно и красиво припаян друг к другу.

Зная уже технологию укладки скани, я поинтересовалась, как же мастер собирает свои ажурные объемные изделия.

Петр Иванович смущенно погладил свою аккуратную бородку и рассказал, что сам придумал способ накладки скани на гипсовую форму и после обжига получает теперь вот такие круглые вазы со свободным размещением рисунка. А старый традиционный способ использует в небольших изделиях и декоративных панно.

Мастер положил на стол большую медную тарелку.

— Здесь хочу попробовать «завязать» скань с медальонами палехской росписи на тему «Слова о полку Игореве».

Мне рассказывали, что Чулков первым из красносельских ювелиров стал искать содружества с мастерами Палеха. Палешанам понравилось, как он оформил брошь «Тройка». Мастер своим ювелирным искусством попытался усилить ее образ. Скань вокруг живописи не складывалась в привычный растительный узор, и он долго искал подходящий изобразительный мотив. И вот итог! Изгибы тончайшей проволоки, холодновато поблескивающая россыпь зерни обрамления превращается как бы в вихрь вьюги, сквозь которую мчится тройка. В стремительных, закручивающихся линиях скани есть что-то от изящества каллиграфических росчерков концовок росписей прошлого столетия.

Потом в мастерской что-то изменилось. Порозовел воздух, на стены легли дрожащие тени. Это солнце склонилось к синему зубчатому лесу за Волгой. Над рекой и пойменным лугом поплыл белесый бугристый туман. Издали он чем-то напоминал серебристую скань.

Чулков проследил за моим взглядом и тоже подошел к окну. Мы долго смотрели на багровый диск солнца, пока он не скрылся за лесом. «Ткань» тумана тем временем стала почти белоснежной.

— У нас в селе сохранилось предание, будто на этом лугу была кровавая битва с татаро-монгольским войском. Может быть, потому и село наше названо Красным, а может быть, потому, что здесь всегда делали красивые вещи. — Голос Чулкова окрасился теплой ин-тонацией. — А мне с детства запомнились на этом лугу праздники сенокоса, когда косцы в чистых белых рубахах широко и красиво косили, соревнуясь в ловкости и искусстве крестьянского труда.

Фролова Е.Н.