К.Д. Фролов - создатель гидросиловых машин.

В историю техники, XVIII век вписал не только первую страницу начальной летописи промышленной революции — прядильную машину Дж. Уайетта (1735), станки с суппортом А. Нартова, паровую машину И. Ползунова и прокатные станы Е. Кузнецова, но он же заполнил и последнюю главу в создании гидросиловых установок, известных человечеству издавна. Инженерная мысль в этой области, словно на излете фантазии, породила три крупнейших в мире сооружения: водопроводную установку Р. Салема в Марли для подачи воды в фонтаны Версальского парка, водопроводную установку Смита у лондонского моста с батареей поршневых насосов и гигантскую гидросиловую систему Козьмы Фролова на Змеиногорском руднике в горах Алтая. Не фонтаны для увеселения публики, а грандиозный завод-автомат приводила в движение вода речки Змеевки, в 1785 году пущенная по подземному каналу. Два с лишним километра пробегала вода, вращая колесо высотой с 5-этажный дом, приводя в действие множество механизмов, совершая вместо людей тяжелую работу: по доставке руды из глубин земли, по размельчению ее, толчению, промывке, обогащению, сортировке и перевозке (в вагонетках, по рельсам!) в складские помещения.

Размещался фроловский гигант под землей — чтоб и зимой, когда скована река льдом, работа воды не останавливалась. «Несравненный образец инженерной мысли XVIII века», как назвали завод Фролова современники и потомки, таит в себе много ценного для тех современных и будущих гидротехников, кто посвятит себя решению проблем экологически чистых видов энергии и кто не сможет обойти законный вопрос: отчего Козьма Фролов, помогающий смертельно больному Ползунову в 1766 году налаживать огнедышащую паровую машину, сам остался верен традиционному водяному колесу и создал именно на его основе могучий по размаху завод-автомат?

Исследователи, пытаясь понять упорство Фролова, рассуждали так. Фролов был позван на Алтай фактически по сигналу SOS: верхние слои алтайской земли, когда-то богатые серебряной и золотой рудой, истощились, и в государеву казну (а алтайские рудники были собственностью императорской семьи) приток злата-серебра грозил вовсе прекратиться. Да кайлами и лопатами из глубин земли много руды и не добудешь. Тем более что работные люди на рудниках — сплошь приписные крестьяне да беглые из центра России. Их совершать трудовые подвиги не заставишь. Назревал кризис, и решать его надо было срочно. А паровая машина Ползунова, хоть и обещала облегчить труд и ускорить добычу, но делом была новым, доверия не внушала — ни начальству, ни работным людям, ни умнице Фролову, тем более что Алтай — край речной, водной силой богатый. Вот и пошел Фролов по традиционному пути, но — довел всем известную идею гидросиловой установки серией своих изобретений до совершенства...

Логичные рассуждения. Может, так и было.

Кризис рудничного хозяйства Алтая Фролов остановил: ежегодная добыча серебра возросла сразу до 670 с лишним пудов, а золота — до 21 пуда. И, может быть, потому судьба его сложилась не в пример Ползунову и тысячам других русских изобретателей счастливо — высоких чинов и званий достиг при жизни, сына Петра преемником своему делу вырастил. Облегчил труд не грядущим поколениям, как мечтал Ползунов, а живущим, при нем страждущим от изнурительного труда.

И все-таки есть что-то в истории отношений двух славных изобретателей такое, что освещает иначе отказ Фролова от «огнедействующей махины»: будто побаивался он ее, будто силился доказать грандиозностью своего строительства, что и про тысячелетний опыт предков забывать не след...

Генерал Андрей Иванович Порошин долго просматривал заводские ведомости о добыче золота за последнюю треть ноября и почти над каждой страницей морщился и недовольно хмыкал. Вот уже несколько месяцев, как он вынужден был покинуть Петербург, ради того, чтобы на месте в центре Колывано-Воскресенских заводов разобраться с неурядицами в золотом имении императрицы. И тем не менее добыча золота и серебра с приездом Порошина ничуть не возросла, а как-то оцепенело замерла на прежнем уровне. Генерал прикинул — если и далее пойдут с заводов ведомости такого содержания — в год более трехсот пудов серебра не выйдет. Многое на Алтайских заводах и рудниках не нравилось Порошину и вызывало у него раздражение. Добыча золотых и серебряных руд — это половина дела. Венец делу — золотые караваны в столицу, отправляемые в удачливые годы по три раза за зиму. А чтобы удовлетворенно смотреть на сдержанное полыханье драгоценных слитков в заводской пробирной лаборатории, надо надеяться на труды приписанного к заводам крестьянина. Но крестьянин, даже если он прилежный землепашец, к рудничному делу незаобычен. Ему необходима новая горняцкая наука в рудничном забое. И это в силах начальника всех колыванских заводов и рудников пригнать крестьянина из деревень, находящихся за сотни верст от шахтных глоток, и направить сермяжного в эти самые глотки или заставить его сутками и месяцами беспрерывно «находиться у угольного жженья для плавильных печей». А вот куда направить удар горняцкого кайла и как дать верный толк извлеченной на белый свет руде — то забота маркшейдеров, шихтмейстеров, гиттен-фервальтеров1 Их-то в распоряжении генерала Порошина не так много.

Нет, по штату все вроде бы в ладу с расписанием. Тут, как говорится, на всяк шесток — по сверчку посажено, да толку от многих — бумажное стрекотанье по шаблонным циркулярам. А в пробирне от такой службы серебряных слитков не прибывает. В Петербурге Порошину, может быть, за отдаленностью, казалось, что ему не составит труда заставить быстрее вертеться рудоподъемники на Змеевских шахтах. Ан нет! На месте он застал старые демидовские строения и ветхое оборудование, которое, заставь работать попроворнее,— рассыплется, рухнет... И всего-то два десятка лет миновало с тех пор, как перешел Алтай от Демидовых в императорское владение. И даже кое-кто из купеческих приказчиков остался на рудниках и у плавильных печей. Но с каждым годом как будто выветривалась удача из прокопченных приземистых заводских строений — приток серебра и злата в казну не возрастал.
___________________
1Младшие офицерские чины горного ведомства.

...Генерал Порошин подержал рыхлую пачку серых ведомостей, как бы взвешивая, и, резко отбросив их на дальний край стола, кликнул писаря. Тот вошел юрко, и через минуту над чистым листом готовно завис косой срез пера.

К.Д. Фролов - создатель гидросиловых машин
П. Л. Александров. Перевозка льда. Литография. (Такие обозы со льдом шли из Сибири для городских провиантских складов.)

— Пиши,— приказал Порошин,— на Чаусский острог поручику Москалеву...
Кончик пера запорхал над столом: «...от 15 июня сего года из Екатеринбурга требованы на Змеевский рудник на похверк1 штейгер Козьма Фролов с одним бергауром. Как слышно, они оттуда давно уже отправлены, точию здесь и поныне не явились и где следуют неизвестно. Того ради, получа сие, приказываю вам от проезжающих мимо Чаусского острога разведать и обстоятельно осведомиться. И что по осведомлению нашему явится, о том прислать рапорт немедля...»
___________________
1 Похверк —устройство для дробления и обогащения руды.

Через пять дней поручик Москалев, читая подорожные всех, кто следовал по Сибирскому тракту со стороны Урала, задавал предъявителям один и тот же вопрос: «Не встречался ли на почтовых станциях штейгер Фролов?» Мало ли что может приключиться за месяц пути... Может статься, штейгер болен или застрял где-нибудь по досадному дорожному курьезу, а известить колывано-воскресенское горное начальство нет случая... До тошноты надоевший ему вопрос поручик перестал задавать только в феврале, когда по устоявшемуся зимнику к чаусскому шлагбауму подкатило два крытых возка. Из первого, отбросив кожаную полость, неторопливо вышел мужчина средних лет в синем мундире горного ведомства. Когда он приблизился к будке караульного, оказалось, что чин его невелик — всего-навсего маркшейдер. Поручик, хоть и вяловато, а все же оживился и протянул руку за подорожной. Прочел ее и, облегченно ругнувшись, всплеснул руками:

— Какой леший, господин Фролов, вас по Сибири водит! Я уж извелся тут всякого-каждого проезжего расспрашивать о вашей персоне. Будете ночевать или я прикажу сразу свежий подстав запрягать? Ждет вас его превосходительство в Барнаульском заводе...

За чаем, отогревая озябшее лицо и оттого скованно улыбаясь, Фролов коротко рассказал любопытствующему поручику, в чем состояла загвоздка с его отъездом из Екатеринбурга.

— Две канцелярии меня не поделили. Наша Екатеринбургская и Колывано-Воскресенская. Его превосходительство господин генерал меня еще по осени затребовал, а наши не отпускали.

— Видать, здешняя повесомее будет, коль все же в Барнаул следуете?

— В рассуждение надобно принимать не то — какова весомость. Иное надобно учесть. Наша в столице тоже не на последнем счету. Но она подчинена бергколлегиуму. А у господина Порошина указ от самой императрицы. А впрочем,— Фролов посмотрел в низкое оконце на густеющие волокна поземки,— пожалуй, вы, господин поручик, правы. Здешняя по драгоценной части повесомее будет.

Фролов не стал растолковывать офицеру всех подробностей. К чему они человеку стороннему, не горнозаводскому.

Штейгер приглянулся поручику своей несуетливостью, незлобивым отношением к тяготам дороги — вишь, не кричит: «Закладывай без прометки». И он спросил Фролова, совсем по-домашнему:
— А родом-то откуда будешь?
— Полевской. С Урала. Про Полевской завод слышали? Там моя отчина.
— Вишь ты! — обрадовался поручик.— Я ведь почти из тех мест. А здесь много наших. Иной раз думаю — и до чего ж заманчивую стежку-дорожку Демидовы в эти края протоптали. Демидовых здесь давно уж нет, а уральские люди в алтайские горы все еще тянутся.
— Да ведь не по своей же воле,— обронил Фролов.
— Как не по своей?
— Да так, дорогой земляк. Думаю, что наша горная присяга не больно-то от вашей воинской отличается. Я хоть и не произведен в новое офицерское звание, а все одно присягал, когда удостоился штейгера. Так что теперь моя воля присягой, будто шея лошади хомутом, схвачена. А не пора ли закладывать, господин поручик? Метель силу набирает, суметы дорогу перехватывают.
— Ну, коль ты таким указом выхвачен у Екатеринбурга, то что тебе метель. Теперь тебе дороги никто не перехватит,— дружелюбно проговорил поручик и встал, чтобы распорядиться о лошадях.

Когда два возка, уносивших Фролова него бергаура, истаяли в дыхании поземки, поручик Москалев еще раз подумал: «Видать, важен этот штейгер, коли из-за него две высоких канцелярии в тяжбу ударились...»

Насколько важен и полезен будет штейгер Фролов для Колывано-Воскресенских заводов, генерал Порошин быстрее других понял еще в ту пору, когда осматривал в Екатеринбурге золотоизвлекательную машину, построенную Козьмой Фроловым. Порошина трудно было удивить техническими новшествами, но и он, знаток лучших достижений по части строительства рудничных машин европейского образца — лично осматривал заводы в Швеции — даже он восхищенно замер у грохочущего сооружения. Больше всего его поразила простота решения узлов и деталей, позволявшая извлекать из руды полезную часть. Порошин увидел в машине Фролова новый, неведомый дотоле шаг к пониманию характера руды. А уж совладать с этим, природой данным характером, коли он верно схвачен, можно силой воды. На понимании характера материала, с которым пришлось иметь дело, и строились практические расчеты Фролова, когда он запускал в действие каскад последовательного дробления руды с промывкой на каждой стадии. «А ну-ка, проверю я — каковы хвосты?» — подумал в те минуты Порошин, памятуя, что о чуткости машины можно судить по содержанию золота в так называемых хвостах, то есть в том материале, которому суждено ложиться в отвалы. Генерал велел бергпробиреру учинить принародно несколько контрольных проб. Учинил. В золотопромывательном лотке было пусто. Ни золотинки не блеснуло на дне! Козьма Фролов спокойно наблюдал за опытами. Недоверие его не обижало. Порошин был не первым, кто пытался «ухватить» машину его изобретения «за хвост». Всякий раз в ладони проверяющего не оставалось и намека на золотой след. Тогда же, во время екатеринбургского знакомства, генерал спросил Фролова:

— Сия машина приспособлена к руде определенного свойства. А ежели золото будет в ином сообществе минералиев? Что тогда?
— Случалось, ваше превосходительство, и такое. В бытность мою при Уктусском заводе. Похверки там были построены под смотрением Виттиха. Худые, осмелюсь заявить, похверки, понеже все золото из кварца на них уловить никакого способу не было. А все, опять-таки, в характере золота. Ведь на Березовском руднике сей металл, кроме видимых зерен, срастается с кварцем, самым наитончайшим образом. И как ни дроби тот кварц — вода тонколистоватое золото смоет за милую душу. Вот я и предложил уктусскому начальству свой способ. До запуска руды на похверк ее надобно прокалить, накрепко обжечь. Золото, которое чешуйчатое, спекается при этом в малые капли, они тяжеле становятся. Их вода уже не за всяк-просто в отвал смоет, а в назначенном месте эта капля остановится. Одноконечно судить нельзя, но ежели воде воли не давать, а соразмерить ее ток с характером руды, то небезуповательно, ваше превосходительство, что вода с рудою будет собеседовать с великою пользой.

— А слышал ли ты, штейгер, о колыванских рудах, о рудах с горы Змеевой?
— Как не слышать. У наших господ офицеров и образчики той руды имеются.
— Что же с такими рудами предпринимать стал бы?
— О том с налету судить не смею. Опыты надобно...
— Вот и готовься к таковым. На Змеевском руднике.

А теперь, чтобы яснее представить — каким образом в руках генерала Порошина оказался указ императрицы, позволявший начальнику Колывано-Воскресенских заводов брать горных специалистов из любого ведомства, пора сказать несколько слов о Змеевском руднике, вообще о горнозаводском Алтае, Упомянутый указ — всего лишь следствие. А причина — она сокрыта в недрах. До самого конца XIX века в России валютным металлом было серебро. Впервые обрела Россия сей нужнейший металл, добытый не на заморских, архангельских и прочих рынках, а в своих глубинах только к концу XVII века. То было серебро из Нерчинских рудников. История открытия того перво-обретенного серебра полна драматизма и, как всякое событие, имеет затяжную предысторию. Золото на Руси искали при всех государях, предшествовавших Петру Великому. Каких только легенд о богатых рудах не наслушались первые Романовы. Но легенды развеивались, а злата-серебра при выезде на заявленные места не являлось. От беломорских островов до прикаспийских топей метались тайно и явно государевы рудознатцы с воинскими командами в поисках вожделенного металла, но будущему императору Петру приходилось раскошеливаться и приобретать серебряные ефимки заморской выделки, чтобы перечеканить их на русские рубли. И вот почти в конце XVII века пришло из Томского воеводства известие — сыскалась серебряная руда на речке Каштак. Места доступные. Известие подтверждалось мешочком с рудным каменьем. Петр ухитрился проверить ту руду даже в Амстердаме. Подтвердился серебряный признак! Послали на Каштак отряд. Рудознатцев сопровождало несколько сот оружных казаков, и неспроста, как показали события. Был в этом отряде рудоплавильный мастер грек Александр Левандиани, командированный в Сибирь самим Петром. Едва добрался отряд до таежного распадка на Каштаке, едва заложили первые шахты и основы будущих плавильных печей, как нагрянули кочевники. Левандиани сообщил Петру, что рудознатцы не могут заниматься своим художеством — их убивают. Кочевники яростно нападали на томский отряд, требуя разрушения новопостроенного острога и плавилен. Не устояли поредевшие томские казаки. Оставили острог. Дело заглохло, да так прочно, что к этому серебру не возвращались лет сто, а то и больше. Не проявив своего рудоплавильного искусства, Левандиани остался зимовать в Томске, а в начале 1701 года получил указ следовать в Нерчинск. Оттуда с речки Серебрянки и пошло первое российское серебро, найденное местными жителями еще за полтора десятка лет до приезда Левандиани. Но что такое пять пудов серебра в год для огромной страны! Едва ли на приличные парики всем придворным хватит такого достатка. Серебряный голод в России не прекращался.

Через пятн