Мой миф о тропе 5

Автор Шевцов А.А.
  

16.08.2006 г.

В ответ на мой предыдущий рассказ пришло письмо, в котором говорится:

«Душа у меня пела лишь тем, во что я играл в своих работах — чародейством, колдовством и скоморошеньем.
Вот от этих слов мне стало странно.
Я не застала самых начальных работ, но я помню как меня поразили те работы, которые ты, Саныч, показывал, когда я только пришла на Тропу. Это была зима 95го года. Я особенно ярко помню работы с первого своего семинара – работы по движению, когда ты показывал движение как среду, потом прикручивал ребят к палке и они её крутили как ось мира, потом были работы, где ты валил с ног толпу, да и многие другие. И вот что странно. Для меня именно эти работы стали входом в самопознание».
Ничего странного. Все эти примеры, о которых говорится в письме, относятся уже к следующему учебному курсу, который я начал разрабатывать как раз где-то в 94 году.
Около двух лет я неистово воплощал все, что помнил о колдовстве, чародействе, мороке. Я опробовал почти все, что видел, и большая часть у меня получилась. Я не смог освоить только Тенету — это передвижение предметов без касания. Все, что у меня получалось, было случайным, но я так и не понял, как же тенить, и самое главное, как учить этому. Мне нужно было знание такое же уверенное, как знание Наката, Темной или выходов из тела, которые назывались Ведогонью, чтобы можно было создать из него Учебный курс, который бы работал без меня.
Накат — это тоже воздействие без касания. Но это воздействие не на тело, а на сознание или душу, хотя кувыркаются при этом тела. И уж если я могу это, то я могу объяснить все, что необходимо, чтобы этому научиться, начиная от того, чем мы катим, и на что воздействуем в другом человеке. Выход из тела не покажешь с очевидностью, но я знаю, что если обучу кого-то, он выйдет, а потом подтвердит, что все так и было. Или же мы разберем его попытку и поймем, что он сделал неверно. А с Тенетой я до сих пор не понимаю, как она получается…
В общем, в 94 году я исчерпал для себя Ерегонь, я прошел путем колдуна настолько далеко, что смог понять себя: мне нужно в другую сторону. Я хотел не восхищать или очаровывать, я хотел знать. Теперь мне предстояло из того, чем я овладел, сделать такие иллюстрации к новому учебному курсу, чтобы у моих слушателей с очевидностью поселилась мысль: человек не таков, как нас убедили, естественная наука билась не за истину, а за передел мира, и вполне осознанно исключила из рассмотрения множество свидетельств, опровергающих выведенные ею положения.

И вот я переделал свой Учебный курс так, чтобы сохранить все найденное, но изменить содержание. Тогда я начал уменьшать мифологию и этнографию инициаций, и добавил ступень Обучения разума. Именно тогда и появилась мысль посвятить всю нашу работу созданию Храма разума. В сущности, им и должно было стать наше Учебное заведение. А служение должно было на деле оказаться всего лишь изучением Науки думать. Никаких попыток сделать из Разума культ, конечно же, не делалось, как бы мои недоброжелатели ни пытались усмотреть это в том, что я пишу Разум с Большой буквы. Я и Большой пишу так же…
Задача такого выделения в том, чтобы собрать внимание и заставить осознать сказанное. Для этого надо не только выделить Главное имя, но и убрать помехи его восприятию и пониманию. А помех было много. Собственно говоря, все работы, помимо Учебного курса, были помехами. Вся этнография и народная культура, все скоморошенье, колдовство, все реконструкции быта, ремесел, обычаев, больше были не нужны, потому главное должно было восприниматься чисто, не отвлекаясь.
О том, чтобы дальше в Тропе существовала какая-то эзотерика больше просто не было речи. Я даже не воевал с ней, я просто перестал обращать внимание на тех, кто владел чем-то экстрасенсорным. Теперь появился свой предмет, который действительно стоил того, чтобы не соревноваться ни с кем. Он один оправдывал отказ от всех метаний и для меня, и для моих слушателей.
Задача была в том, как избавиться от собственных находок, не потеряв ничего ценного. Ведь это было само лицо Тропы — весь тот нескончаемый праздник, который шел из семинара в семинар, был построен именно на скоморошьей науке веселить народ. И ведь этому тоже учил их я, и учил очень подлинно, поскольку, показывая чародейские работы, всегда входил в состояние одного из дедушек, и передавал их науку вживе, как говорится, по прямой передаче. Причем, я всегда делал какие-то игры в состоянии того деда, который учил меня этому.
Любки я показывал в Похане, чародейство, чаще всего, в Доке Степаныче. А вот игры из науки думать, в Дядьке.

Вот и Ось мира, которая поминается в письме, я делал в Дядьке.
Думаю, что эта работа была шедевром. Суть ее, в общем-то, проста и понятна любому человеку, хоть как-то сталкивавшемуся с социологией или социальной психологией. Живя в обществе, мы живем в мире условностей. Но они чрезвычайно важны для нашего выживания. Взять для примера хоть моду, или молодежные субкультуры, секты или естественнонаучность, в конце концов. Человек избирает принять целью своей жизни ценность, которую предписывает ему его сообщество, и вдруг мир меняется для него…
Мир меняется настолько сильно, что он будто слепнет и глохнет для всего окружающего, и оказывается на долгие годы погружен в какие-то внутренние взаимоотношения сообщества. При этом, он видит какой-то воображаемый или искусственный мир, но считает его подлинным. И никакие попытки его разубедить, не удаются. Он становится фанатичным, и просто не слышит обращенных к нему доводов…
Можно назвать это зомбированием, можно, манипулированием сознанием, можно сектантством. Но это как раз не страшные случаи улучения сознания. Гораздо страшнее то, что и те, кто снаружи таких искусственных мирков, то есть все наши милые обыватели, включая всяческих борцов за открытость сознания, живут в подобных ловушках. Они не слышат доводов разума, они не видят мир, но зато они абсолютно уверены в том, что правы и имеют право спасать других.

Два года я осваивал искусство чародейства, и когда понял, что овладел и теперь в состоянии использовать его в научных целях, я начал работу над учебным курсом, который бы возвращал людям спокойную разумность и способность не верить и не знать, а исследовать и рассуждать просто и строго.
Кажется, сначала я показал несколько простых работ, которые позволяли познакомиться с тем, как устроены наш разум и сознание. Впрочем, возможно, сначала я поразил воображение этой самой Осью мира, а уж потом начал раскладывать ее на составные шаги, чтобы люди могли освоить этот пример, и показывать его без меня.
Простые эти работы частично засняты. Я точно знаю, что где-то должны быть съемки того, как стираются образы. Да я недавно и повторял их. Представьте себе человека, которому показывают что-то простенькое, хотя бы карандаш, и просят назвать, что это. Конечно, он знает название, и даже почти открывает рот, чтобы это сделать. Но в этот миг у него перед челом ловят рукой образ называемой вещи, и человек застывает, потому что забыл имя…
Помню, я таким образом задал одному слушателю вопрос, вроде: сколько будет дважды четыре, — и поймал образ ответа. И он забыл его, все сидел, шевелился всем телом, прилагая усилие, чтобы прорваться к ответу, поскольку при этом знал про себя, что знает его, и не мог вытащить имя. А я в это время показываю ему тот самый карандаш, спрашиваю: Как это называется? — и убирают руку.
 — Восемь! — вдруг выпаливает он, и только потом понимает, что вопрос-то уже другой.

Это не фокусы и не чудеса. Это наука. Это как раз и есть настоящая психология, точнее народная наука о душе. И этой психологии нельзя учить только теоретически. Ее надо показывать и давать пощупать, потому что эти знания столетиями вытравливали из нашего народа.
Но еще страшней то, что народ при этом привязывали к другим ценностям, заставляя не только не помнить то, чем он жил раньше, и кем был, но страшней: помнить то, что позволит сделать его зависимым и управляемым в новом мире.
И вот я показал, вокруг какой Оси вращается наш мир. Нет, я не делал политических заявлений, не развенчивал власть имущих или тайное психотропное оружие КГБ. Все это мелочи. Наша зависимость не политическая — она проще и всеохватней. Она психологическая. Те, кто вяжут наше сознание, лишь используют его способность вязаться, а страшна сама наша склонность отдавать ответственность за самих себя кому угодно, лишь бы это было дурманом посильней и как можно на дольше.
Мне нужно было показать, что в основе самой природы нашего сознания лежит такая возможность улучать нас. И тем самым давать людям выбор: либо быть привязанными к какому-то кумиру бессознательно, либо быть привязанными, но знать, что сами избрали жить внутри подобной матрицы из лжи. Как знать, может быть, после этого кто-то даже изберет жить свободно…
Десять лет, после того, как я начал эти работы, показали, что таких почти нет!

Но не важно. Сама работа строилась просто. Делались они на наших четырехдневных семинарах. Сначала мы пару дней играли и слушали лекции о природе сознания и ума. Я при этом показывал разные работы, которые должны были подготовить сознание слушателей и к участию в Оси мира, и к ее пониманию. В частности, я показывал множество работ из Любков, во время который валял и катал наших парней, на все возможные лады.
Моей задачей было вызвать у них азарт и желание все-таки со мной справиться хоть однажды, и даже добрую злость, как на дедушку, которого любят, но которому бы так хотелось намять бока. Как, в общем-то, и было по отношению к скоморохам всегда. С одной стороны — это свой, родной скоморох, который нас же смешит, развлекает, и даже помогает жить, но с другой стороны, поскольку он постоянно всех вышучивает, его обязательно надо отловить однажды, и если уж не высечь, то, хотя бы, бросить в воду, что ли…
Вот и я доводил ребят до состояния, в котором они уже готовы были мне намять бока. Очень важно для этой работы, чтобы им была нужна разрядка, чтобы самое их естество требовало выпустить постоянно накапливающееся возмущение на этого ядовитого ловкого дедушку, который постоянно выходит сухим из воды!
Вот когда возмущение накапливается достаточное, можно показать и устройство мира. Тогда все получится. Кстати, так работает все деревенское колдовство: зритель должен быть подготовлен. Взять и сделать что-нибудь на залетном проверяльщике трудно, порой и невозможно. Не забывайте, что и я, и он, и вы — мы все вечные и могучие духи. У нас хватает сил даже на богоборчество, вы это знаете по себе, ведь целый народ еще совсем недавно жил, утверждая, что Бога нет.
Если у вас хватает сил, чтобы не впустить в себя Бога, разве вы не справитесь с каким-то духом, который пытается на вас воздействовать? В прямом единоборстве вы необоримы. Но вот если схитрить, если обмануть ваши защиты, вас можно очаровать. Но такое очарование зависит и от мастерства, и от подготовки. Про меня тоже частенько говорили: он работает с подготовленными людьми. И это было вроде как довод в пользу того, что на самом деле это лишь обман.
Нет, подготовленность — не свидетельство в пользу обмана. Это всего лишь выстраивание точнейший условий для проведения эксперимента по прикладной народной психологии. И задача подготовленности — отсечь то, что может быть помехой, чтобы работа шла в очень простых и точных взаимодействиях, которые не смешиваются с побочными влияниями. В сущности, все подобные работы — примеры очень точного и качественного владения школой научного эксперимента. Это стоило бы расписать подробнее, но не в этой статье.
Но вкратце, для проведения подобного эксперимента требовались некоторые предварительные условия — создание возмущения, подобного тому, какое создают политические деятели, когда призывают народ к каким-то действиям. Создание языка понятий, на котором можно договариваться с участниками эксперимента о необходимых действиях. И опять же, это то, что и делают с нами в обществе. И четкое описание условий эксперимента, чтобы у людей появился образ действия, который и нужно изучить.
Как я уже говорил, пару дней я накапливал у своих исследователей игровое возмущение и вводил понятия. В итоге, к третьему дню они были в состоянии понять меня и готовы были к схватке с неведомым.
Я выбирал из желающих дружину, человек в десять-пятнадцать. Выбирал, конечно, глядя на их состояние. Брал тех, кто почувствовал, что за тем, что я делаю, есть что-то настоящее, и его можно понять. Вот это желание понять и разобраться, являлось обязательным условием для отбора в работы. Кстати, на всех работах, которые я когда-либо делал, участники отбирались именно по готовности разбираться и понимать. Они это подтвердят, я думаю.
Я редко ошибался, потому что у тех, кто хочет разобраться, глаза горят живым огнем. Их видно. У тех же, кто боится, или кто уже знает ответы, глаза мутные, — они смотрят в какие-то свои пространства сознания, где видят ответы. И держатся за эти ответы, чтобы их не разубедили в том, что их мировоззрение верно. Держатся и закрываются ими, поэтому перед их глазами облачка мути, она называлась лопоть. Их тоже сразу видно.
Тот, кто смотрит на мир сквозь заготовленные образы объяснений, не видит мира, он его узнает в соответствии с ловушкой, в которой находится. Тот, кто убрал узнавания, видит настоящее, и его глаза светятся, поскольку перед ними нет никаких шор.
Вот их я и набирал в дружину.

А затем я разжигал в них возмущение, делая несколько угрожающих движений в их сторону. Они понимали, сейчас я их всех как-нибудь поймаю и уроню, как делал раньше. Причем, уроню всю толпу и непредсказуемо. Непредсказуемость очень важна — она будит разум, поскольку именно он обеспечивает выживание. Пока ты идешь по образцам, ты бездумен. Вместо разума работает мышление. К примеру, если ты боксер, и вышел драться против боксера, ты просто включаешь состояние боксера, которое нарабатывал годами, и за тебя работают «рефлексы», как говорится.
Но вот если ты боксер, а против тебя выходит борец, уже надо думать. Но вот если против тебя вообще неведомо что, но дерется! Вот тут в тебе просыпается сама жажда жизни!
А дедушка напротив всегда неведомо что, но бьет больно, и, главное, гад такой, никогда не промахивается. А когда промахивается, обязательно как-то обманет. К примеру, если ты слишком длинный, так что старику не дотянуться, он обязательно тебя уговорит нагнуться и врежет костяшками пальцев в лоб. А если ты слишком верткий, то умудрится твоих же товарищей! уговорить тебя подержать для какого-нибудь доброго дела, конечно!.. Им потом перед тобой стыдно, но дед-то каков гад!
Да и что на друзей обижаться, когда им самим всем уже досталось, да еще и помногу раз. А самое обидное, когда все бросаются на этого вреднючего старикашку, а потом обнаруживают себя бьющими друг друга! Ну, ваще!..

И вот они стоят передо мной толпой и знают, что дед этот сейчас чего-нибудь такое придумает, что они опять окажутся биты. И высовываться первым никому не хочется, потому что дед запросто поймает намерение у всех остальных и привяжет его именно к нему, вся толпа с молодецким задором отсвистит высунувшегося товарища, а потом будут разводить руками: а что ты хотел? Сам высунулся!
Я выхожу к ним с палкой — обычный, гладко обструганный посох, у которого есть небольшое утолщение сверху — головка посоха. И начинаю их подергивать: похаживаю перед ними, как бы случайно вдруг приближаясь, чтобы они ощущали, что в любой миг мог подскочить, и кого-нибудь ткнуть или щелкнуть этой палкой. А то и замахиваюсь ею так, чтобы они начинали защищаться именно от нее. И при этом постоянно говорю, чтобы основное их внимание было направлено на меня. Так я раздваиваю им поток внимания.
В итоге, они наготове, и к тому же, у них закладывается образ того, что я буду бить палкой. Палка начинает занимать место в их сознании и привлекает их внимание. Но привлекает она его исподволь, как то, за чем надо следить, сквозь мои слова и действия. Палка становится очень важна, но все, что связано с ней, убрано и скрыто. И тем самым, оно уже скрыто управляет их поведением. Так я создал «пружинку», спусковой крючок для внезапных действий.
Как только я вижу, что у них накопилось достаточно образов того, как защищаться от этой палки, я начинаю им описывать условия задачи, которую мы вместе будем решать. Я прямо говорю все, что есть и что мы будем делать. Этим отличались все наши опыты: исходным условием было утверждение: психология точная наука. И если вы хотите исследовать, а не доказывать, что на вас ничто не действует, вы не будете ни упираться, ни подыгрывать. Потому что и в том, и в другом случае вы ничего не познаете и не увидите.
Вы будете искренне идти по тем позывам и движениям, которые будут в вас рождаться. И так пройдете до конца весь эксперимент — в доброжелательном позволении. А если возникнут помехи, отойдете в сторонку и очиститесь от них. Это еще одно условие участия в моих работах — владеть хотя бы началами очищения.
Мы сегодня будем смотреть, как работает образ мира, точнее, правящий образ мира. Как говорила мифология, Мир творится вокруг Оси мира. Вот и у Образа мира есть некая ось, вокруг которой все крутится. Если мы хотим перевернуть мир, сделать революцию, нам надо поменять Ось мира, и мир перевернется сам. Точка опоры, которая была нужна Архимеду, чтобы перевернуть Землю, и которая так и не была найдена, находится внутри мира. Она то, что захватывает ваше внимание.
К примеру, мы объявляем приватизацию, — тогда это была еще болезненная тема — и вы все начинаете думать о том, как станете собственниками этой страны. В итоге, коммунизм резко оборачивается в капитализм, а вы — из гегемона в пролетариат…
Вот и мы создадим сейчас искусственный мирок, внутри которого будет такая ось мира, которая всецело захватит ваше внимание, а вы попробуете оценить, насколько же велика сила, которая будет вас удерживать. Точно такая же сила держит вас в ловушке мировоззрения, правящего всем этим миром. Понятно? Понятно. Согласны попробовать? Согласны.
Тогда, работаете предельно искренне. Просто выпускаете из себя те порывы, которые пойдут, будто то, что я вам буду сейчас предлагать, происходит на самом деле.

Уже в этих словах было творение искусственного мирка. Я ими настолько захватывал внимание участников, что они забывали об окружающем, поскольку очень хотели понять, как же общество захватывает наше сознание своими искусственными целями и ценностями. К тому же, я намеренно собирал их внимание на себя. В это время уже на себя, а не на палку. Палка вообще была как бы ни при чем.
После того, как договор на работу был заключен, а внимание собрано, начиналось создание образа действия. Причем, работа шла опять в двух слоях сознания. Я продолжал договариваться с ними на словах, но при этом незаметно опять начинал работать палкой, создавая параллельно и образы того, что надо делать с палкой, и даже поселяя в их руках желание, ощущаемое, как мышечные позывы. Как это делается, проще объяснить через «Гусли самогуды», но как-нибудь в другой раз.
Я продолжал: Тогда будем исходить вот из такой задачи. Этот гнусный дедушка вас достал, правда? Конечно! — кричали они. И его бы надо поколотить хоть разок? Надо, ох, как надо! Прямо взять бы вот так, — я подымал палку, и хватал ее за набалдашник обеими руками, — и чего-нибудь такое сделать! И я начинал трясти эту палку, создавая, как кажется, всего лишь пример того, как надо потрясти дедушку.
Ребятишки, кстати, многим из которых было и за пятьдесят, простодушно откликались: Да, хорошо бы!
 — Прямо вот, да? — показывал я им, как они будут меня трясти.
 — Да, прямо так! — кричали они и начинали дергать руками, показывая, как будут трясти дедушку. А я нагнетал:
 — Прямо взять его вот так за грудки, и потрясти как следует! Так, да? Так?
И они непроизвольно начинали показывать, как они будут меня трясти и уж точно переживали эти действия в своем воображении. Как только это начиналось, я приступал к смене образа:
 — А еще лучше, взять, да вот прямо так его! — и начинал крутить у палки голову. Сказать им сразу, что надо открутить дедушке голову, нельзя, потому что это опасно, и их осторожность могла сбить настрой. Поэтому показывать надо было нечто неопределенное, вроде как потискать, потеребить, но не повредить.
Но по мере того, как их внимание переключалось на палку, возрастала дозволенность опасных действий — палке можно и голову отвернуть, это не опасно. Главное, было подвести их к тому, чтобы они приняли решение: ну, этому, что я сейчас буду крутить, можно и голову отворачивать! Это тонкий, но обязательный переход, потому что именно после него они оказываются очарованными.
И как только я видел, что их сознание из раздвоенного начинает собираться в цельное, но уже вместо меня, то есть «дедушки», на палке, я выставлял ее перед ними и обеими руками яростно начинал крутить взад-вперед «дедушкину голову»:
 — Вот прямо так схватите сейчас дедушку и открутите ему голову, да?
 — Да! — кричали они.
 — Ну-ка покажите, вот прямо так, да?
И они принимались у меня перед носом повторять те же действия, что я делал с палкой:
 — Да, да, вот прямо так схватим и будем крутить голову!
 — Это вы дедушке собрались открутить вот эту голову? — показывал я руками на свою голову, снова убирая из их внимания палку, чтобы собрать их внимание на действие, которое должно было их очаровать окончательно. — Прямо так сейчас прыгните, схватите и будете крутить?
 — Да, схватим и будем крутить!
И тут, показывая обеими руками прямо на себя, я кричал им:
 — И не побоитесь?
 — Нет!
 — А ну, попробуйте!
В этот миг они с криком устремлялись ко мне с протянутыми руками, а я делал шаг назад, оставляя вместо себя легкий морок, и когда их руки оказывались возле того места, где должна была быть моя голова, я вбрасывал туда палку, с криком:
 — Хватайте его, крутите! Крутите, мальчишки, крутите!

В миг, когда вместо морока в их руках оказывалась палка, происходила вспышка, образы того, как они схватят палку и будут ее крутить, выпрыгивали наружу, поскольку в них всех жила готовность защититься от внезапно появляющейся палки, а когда руки смыкались на «шее дедушки», включались вложенные прямо в руки образы действия, заставляющие «откручивать голову палке».
Происходила подмена, но надо было видеть, как сильна она была, и как по долгу их держала… Окружающие чаще всего созерцали это с легким ужасом и восхищением, но иногда пытались отвлечь ребят, выдернуть их из их сектантского состояния, предполагая, что они всего лишь придуриваются. Куда там!.. Выводить из подобных состояний тоже надо умеючи. Это привязка крепкая, и люди в ней пребывают долго, уже потому, что там им хорошо. А хорошо, потому что спокойно и все понятно, тот мир прост, и он их мир, даже если он выдуман…
Впрочем, это состояние длится далеко не так долго, как нас удерживают игры того мира, в котором мы живем…
Этому и посвящались последующие лекции об устройстве общества и нашего сознания.

Вот так строился новый Учебный курс Тропы. Учебный курс Науки думать.
Ради него я отказался от всего, что было связано с народной культурой, а чтобы не утерять его, предложил создать Издательство, Газету и Общество русской народной культуры, и передать все эти работы ему. Когда это было сделано, точно не помню — слишком был захвачен тем, что делал. Возможно, теперь вы меня поймете в этом. Наверное, потому и многое другое, вроде поисков взаимоотношений с Российским Фондом культуры, тоже выпало из моей головы.
Честно признаюсь, я понимал, что терять находки нельзя, и вообще, работу по сохранению народной культуры обязательно надо вести, но как мне хотелось найти умных и преданных этому делу людей, которые бы высвободили меня от рутины, и позволили заниматься только своим делом!.. С Издательством все получилось, как задумывалось: оно взяло на себя переиздание старых собраний сказок и былин, а также поиск и издание забытой русской философии.
Общество и Газета оказались гораздо сложней, и с первого же дня делали не совсем то, о чем договаривались…
Если честно, все, кого я находил для работы, как мне казалось, брали на себя те или иные дела, только чтобы убить их, и чтобы в России ни в коем случае не возродилось самосознание и гордость…
Конечно, я ошибаюсь, конечно, это было не так, а люди эти были хорошими… но мне до сих пор не удается себя убедить в этом окончательно, потому что то же самое продолжается и продолжается вокруг меня, и я постоянно подозреваю, что делаю что-то вредное для России…

А. Шевцов

Последнее обновление ( 16.08.2006 г. )