СЛАВЯНОРУССКИЙ КОРНЕСЛОВ

Шишков А.С. - Славяноруский корнеслов - Библиотека svitk.ru

СЛАВЯНОРУССКИЙ КОРНЕСЛОВ
Президент Российской Академии Наук, адмирал А.С.Шишков

Язык наш - древо жизни на земле и отец наречий иных!

Воистину дух правды дышит, где хочет. И живые слова на страницах этой книги сами рассказывают о своем происхождении от праотцовских корней, представляя миру славянорусский язык Древом жизни на земле. Словесные корни незримого Древа языка сотворены Отцом, а все, данное нам от Сына: святая вера, богословие - в кроне. Но ведь сказал Сын: Отец Мой более Меня. И западная информационная война бьет не по кроне, но точно по корням, завершая их обрезание и растление. А землю русскую заполоняют бес-корневые общечеловеки, подменяя божий народ. Нет силы разрушительней, чем безкорневой язык. Он помрачает веру, погашает инстинкт самосохранения и заменяет здравый рассудок самоубийственным.

Читайте свой корнеслов с благоговением, ибо для нашего словесного естества нет занятия важнее, чем докапываться до первых слов Отца и узнавать свои первородные корни. Когда возвращаемся к ним, они сами в нас растут и сами поднимают наши головы к Солнцу Правды, напитывая небывалой силой.

Только так мы сможем восстать великорусской дубравой: от корня к корню, и от первых слов Отца к Слову Сына. Заодно и узнаете, что от нашего, славянорусского корнеслова пошла поросль наречий и ветви языков иных..

Так корни говорят листам: Мы те,
Которые, здесь роясь в темноте,
Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева,
на коем вы цветете.
Красуйтесь в добрый час.
Но только помните
ту разницу меж нас,
Что с каждою весной
лист новый народится,
А если корень иссушится,
Не станет дерева, ни вас. И.А. Крылов.

Александр Семенович!
Дозволяю Вам книгу сию посвятить Моему имени, и изъявляя Вам за труды Ваши Мою признательность, пребываю к Вам всегда благосклонен. Государь НИКОЛАЙ I

О создателях сей книги
Среди славных созидателей и защитников нашего Отечества А. С. Шишков стоит один такой, совсем особняком, как дуб могучий в чистом поле. И стоит он так высоко не только потому, что чуть не век служил верой и правдой четырем царям, как адмирал и госсекретарь, министром просвещения и президентом Российской Академии наук. Ослепнув под конец жизни, он подолгу любил кормить голубей с руки. За тем занятием так тихо и незаметно отошел, что никого и не потревожил, как истинный Божий раб смиренный. И поныне он никого не тревожит, и мало кто слыхивал о нем. Безценные же труды Шишкова так и остались лежать, как святыня под спудом, и значимость их никем не осознана по сей день. Эта книга впервые представляет народу наследие А.С. Шишкова, лишь малую его часть.
Наш ученый муж был рассеян, вовсе не от мира сего. Ибо всю жизнь, днем и ночью он копал и докапывался до корней, до самой сути праотцовских слов, рассеянных по всем языкам, восстанавливая от них ветви словесные. Ему, как верному сыну, праотец позволил увидеть свои тяжкие роды первых слов, и услышать, как давал он всему точные имена, названия, знаменования и смыслы.
Всегда погруженный в себя, Шишков среди светской суеты никогда толком не знал, на каком приеме он был вчера, и кто там присутствовал, зачем собирались, являясь всегда яркой мишенью для насмешек. Жена же его, которую он тоже иногда не узнавал среди гостей, поясняла: мой муж вечно занят какими-то патриотическими бреднями. Сей муж отечестволюбивый, писал от имени царей манифесты, да таким трепетным и высоким стилем, что современники говорили: Шишков один двигает всенародным духом. По глубине религиозно-нравственной его сочинения, стихи и рассказы для детей, составивших первую на Руси детскую библиотеку, которой зачитывался весь народ, - не имеют себе равных в нашей словесности. Как известно, чтобы излагать сочинения, столь близкие детям, нужно иметь высший дар слова, который Господь посылает только чистым младенцам, как чадам Своим.
В своих статьях и письмах Шишков обращался ко всем, умоляя, чтобы помогали ему копать и разрабатывать неисчерпаемую сокровищницу премудрости Божией, чтобы присылали замечания, добавления... Он глубоко переживал, что ему одному никакой жизни не хватит - восстановить забытый корнеслов и оживить для всех на земле древо жизни. Ученый писал: Исследование языков возведет нас к одному первобытному языку и откроет: как ни велика их разность, она не от того, чтоб каждый народ давал всякой вещи свое особое название. Одни и те же слова, первые, коренные, переходя из уст в уста, от поколения к поколению, изменялись, так что теперь сделались сами на себя не похожими, пуская от сих изменений своих тоже сильно
измененные ветви. Слова показывают нам, что каждое имеет свой корень и мысль, по которой оно так названо. Попытаемся, откроем многое доселе неизвестное, совершим главное дело и оставим будущим временам и народам обдуманное, обработанное и требующее для дальнейшего исправления уже мало попечений.
Но никто после него не проявил интерес к корнеслову. Сегодня для такого объема исследований институты нужны были бы: одних ветвей словесных он восстановил около шести тысяч. Шишков сделал все главные открытия в языковедении интуитивно. Ныне они доказаны наукой опытно.
Радуйтесь, братья и сестры, что Слово возродило нам к жизни всечеловека русского, как патриарха безчисленных чад словесных, живущих во вселенной языков всех.
Примечатель: Георгий Емельяненко, доктор философских наук. Основная специальность: цефалогенез, развитие функциональной асим­метрии полушарий головного мозга человека. Сфера научных интересов: антропология и пси­хология, языки мозга, формальные языки, пси­холингвистика, информатика, семиотика.

Наш язык - древо, породившее отрасли наречий иных
Да умножится, да возрастет усердие к русскому слову и в делателях, и в слушателях!

Я почитаю язык наш столь древним, что источники его теряются во мраке времен; столь в звуках своих верным подражателем природы, что, кажется, она сама его составляла; столь изобильным в раздроблении мыслей на множество самых тонких отличий, и вместе столь важным и простым, что каждое говорящее им лицо может особыми, приличными званию своему словами объясняться; столь вместе громким и нежным, что каждая труба и свирель, одна для возбуждения, другая для умиления сердец, могут находить в нем пристойные для себя звуки.
И наконец, столь правильным, что наблю­дательный ум часто видит в нем непрерывную цепь понятий, одно от другого рожденных, так что по сей цепи может восходить от последнего до первоначального ее, весьма отдаленного звена.
Преимущество этой правильности, непре­рывного течения мыслей, видимого в словах, так велико, что ежели бы внимательные и трудолюбивые умы открыли, объяснили первые источники столь широко разлившегося моря, то знание всех вообще языков озарилось бы светом доселе непроницаемым. Светом, освещающим в каждом слове первообразную, произведшую его мысль; светом, разгоняющим мрак ложного заключения, будто бы слова, сии выражения наших мыслей, получили значение свое от произвольного к пустым звукам их прицепления понятий.
Кто даст себе труд войти в неизмеримую глубину языка нашего, и каждое его слово отнесет к началу, от которого оно проистекает, тот, чем далее пойдет, тем больше находить будет ясных и несомнительных тому доказательств. Ни один язык, особливо из новейших и европейских, не может в сем преимуществе равняться с нашим. Иностранным словотолкователям, для отыскания первоначальной мысли в употребляемых ими словах, следует прибегать к нашему языку: в нем ключ к объяснению и разрешению многих сомнений, который тщетно в языках своих искать будут. Мы сами, во многих употребляемых нами словах, почитаемых за иностранные, увидели бы, что они только по окончанию чужеязычные, а по корню наши собственные.
Глубокое, хотя и весьма трудное исследование языка нашего во всем его пространстве принесло бы великую пользу не только нам, но и всем чужестранцам, пекущимся достигнуть ясности в наречиях своих, часто покрытых непроницаемым для них мраком. При отыскании в нашем языке первоначальных понятии этот мрак и у них бы исчез и рассеялся. Ибо не надлежит слово человеческое почитать произвольным каждого народа изобретением, но общим от начала рода текущим источником, достигшим чрез слух и память от первейших предков до последнейших потомков.
Как род человеческий от начала своего течет подобно реке, так и язык с ним вместе. Народы размножились, рассеялись, и во многом лицами, одеждою, нравами, обычаями изменились; и языки тоже. Но люди не престали быть одним и тем же родом человеческим, равно как и язык, не престававший течь с людьми, не престал, при всех своих изменениях, быть образом одного и того же языка.
Возьмем одно только слово отец на всех по земному шару рассеянных наречиях. Мы увидим, что оно при всей своей разности, не есть особое, каждым народом изобретенное, но одно и то же всеми повторяемое.

Вывод сей требует великих и долговременных упражнений, разыскания множества слов, но устрашаться трудов, ведущих к открытию света в знаках, выражающих наши мысли, есть неосновательная боязнь, любящая больше мрак, нежели просвещение.
Наука языка, или лучше сказать, наука слов, составляющих язык, заключает все отрасли мыслей человеческих, от начала их порождения до безконечного, всегда, однако ж, умом предводимого распространения. Такая наука должна быть первейшею, достойной человека; ибо без нее не может он знать причин, по которым восходил от понятия к понятию, не может знать источника, из которого текут его мысли.
Ежели при воспитании юноши требуется, чтобы он знал, из чего сделано платье, которое он носит; шляпа, которую надевает на голову; сыр, который употребляет в пищу; то как же не должно знать, откуда проис­ходит слово, которое он говорит?
Нельзя не удивляться, что наука красноречия, изящная ума человеческого забава и увеселение, во все времена приводилась в правила и процветала. Между тем как основание ее, наука языка, оставалась всегда в темноте и безвестности. Никто, или весьма немногие дерзали входить в ее таинственные вертепы, и то, можно сказать, не проницали далее первых при вратах ее пределов.

Причины сему очевидны и преодолеть их нелегко.
• Новейшие языки, заступившие место древних, потеряв первобытные слова и употребляя только их отрасли, не могут более быть верными путеводи­телями к своим началам.
• Все древние языки, кроме славенского, сделались мертвыми, или мало известными, и хотя новейшие ученые мужи и стараются приобретать в них познания, но число их мало, и сведения в чуждом языке не могут быть столь обширны.
• Из глубины древности струящиеся протоки часто, прерываясь, теряют след свой, и для его отыскания требуют великих усилий ума и соображения.
• Надежда к совершению сего труда с должным рачением не может льстить человеку потому, что век его краток и ожидаемые плоды не иначе могут созреть, как долговременным упражнением многих ученых людей.
• Наука языка, хотя и тесно сопряжена с наукою красноречия или вообще словесностью, однако весьма с ней различна. Первая вникает в происхождение слов, ищет соединения одного понятия с другим, дабы на точных и ясных началах основать грамматические правила и составить словопроизводный словарь, единственный, показующий язык во всем его порядке и устройстве. Вторая довольствуется только утвержденными навыком словами, стараясь сочинять их приятным для ума и слуха образом, без всякой заботы о первоначальном их смысле и происхождении.

Первая ищет себе света в наречиях всех веков и народов; вторая не простирает изысканий своих далее настоящего времени.
Стихотворство приучает разум блистать, греметь, искать вымыслов, украшений. Напротив, ум, упражняющийся в исследовании языка, ищет в нем ясности, верных признаков, доказательств к открытию сокровенных его начал, всегда теряющихся во мраке изменений, но без отыскания которых перестает он быть плодом одаренных разумом существ, текущей издревле мыслей их рекою.
Язык при чистоте и правильности своей получит силу и нежность. Суд о достоинстве сочинений будет суд ума и знаний, а не толк невежества или яд злословия. Язык наш превосходен, богат, громок, силен, глубокомыслен. Надлежит только познать цену ему, вникнуть в состав и силу слов, и тогда удостоверимся, что не его другие языки, но он их просвещать может. Сей древний, первородный язык остается всегда воспитателем, наставником того скудного, которому сообщил он корни свои для разведения из них нового сада.
С нашим языком, вникая в него глубже, можем мы, без заимствования корней у других, насаждать и разводить великолепнейшие вертограды.
Излиянные на Российскую академию монаршие щедроты подают надежду, что со временем успехи трудолюбивых умов, руководимых светлостию рассудка, откроют богатые языка нашего источники, снимут с алмаЗа сего еще во многих местах покрывающую его кору, и покажут в полном блистании свету.

Речь, произнесенная Президентом Академии Российской в торжественном годичном собрании:
Хочешь погубить народ, истреби его язык!
...С чего начать? С воспитания. Есть ли хоть один, кроме самых бедных, в котором бы детей наших воспитывали не французы? Сие обыкновение так возросло и усилилось, что уже надо быть героем, дабы победить предрассудок и не последовать общему течению вещей! Попытайтесь сказать, что языку нашему, наукам, художествам, ремеслам и даже нравам наносит вред принятое по несчастию всеми правило.
Сердитые и безрассудные выцарапают вам глаза. Те, которые помягче и поумнее, станут вам доказывать: "Не пустое ли ты говоришь? Когда же лучше обучаться иностранному языку, как не в самом ребячестве? Дитя играючи научится сперва говорить, потом читать, потом писать, и как французский язык необходимо нужен (заметьте это выражение), напоследок будет писать так складно, как бы родился в Париже". В этой-то самой мысли и заключается владычество его над нами и наше рабство.
Для чего истинное просвещение и разум велят обучаться иностранным языкам? Для того, чтоб приобресть познания. Но тогда все языки нужны. На греческом писали Платоны, Гомеры, Демосфены; на латинском Виргилии, Цицероны, Горации; на итальянском Данты, Петрарки; на английском Мильтоны, Шекспиры.
Для чего ж без этих языков можем мы быть, а французский нам необходимо нужен? Ясно, что мы не о пользе языков думаем: иначе за что нам все другие и даже свой собственный так уничижать пред французским, что их мы едва разумеем, а по-французски, ежели не так на нем говорим, как природные французы, стыдимся на свет показаться?
Стало быть, мы не по разуму, и не для пользы обучаемся ему; что ж это иное, как не рабство?
Скажут: да он потому необходимо нужен, что сделался общим, и во всей Европе употреби­тельным. Я сожалею о Европе, но еще более сожалею о России. Для того-то, может быть, Европа и пьет горькую чашу, что прежде нежели оружием французским, побеждена уже была языком их. Прочитайте переведенную с французского книгу Тайная История нового французского двора: там описывается, как министры их, обедая у принца своего Людвига, рассуждали о способах искоренить Англию. Всеобщее употребление французского языка, говорил один из них, Порталис, служит первым основанием всех связей, которые Франция имеет в Европе. Сделайте, чтоб в Англии также говорили по-французски, как в других краях. Старайтесь, продолжал он, истребить в государстве язык народный, а потом уже и сам народ. Пусть молодые англичане тотчас посланы будут во Францию и обучены одному французскому языку; чтоб они не говорили иначе, как по-французски, дома и в обществе, в семействе и в гостях; чтоб все указы, донесения, решения и договоры писаны были на французском языке - и тогда Англия будет нашею рабою.
Вот рассуждение одного из их государственных мужей, и оно весьма справедливо. Если б Фридрихи вторые не презирали собственного языка своего; ежели б всякая держава сохраняла свою народную гордость, то французская революция была бы только в углу своем страшна. Мнимые их философы не вскружили бы столько голов, французы не шагали бы из царства в царство.