✅ УНИВЕРСАЛЬНАЯ ФОРМУЛА ДРЕВНЕГО СЛАВЯНСКОГО ПРАВА ДЛЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ СЕМЕЙНО...

✅ УНИВЕРСАЛЬНАЯ ФОРМУЛА ДРЕВНЕГО СЛАВЯНСКОГО ПРАВА ДЛЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ СЕМЕЙНО- ОБЩЕСТВЕННЫХ ДОГОВОРОВ

В «Сказании о благоверном князе Довмонте и о храбрости его» упоминается традиционное для той эпохи обращение князя к воинам перед сражением. Каждый князь находил свои слова, «Довмонт же сказал псковичам: «Братья мужи-псковичи! Кто стар — тот мне отец; а кто млад — тот брат. Слышал я о мужестве вашем во всех странах, сейчас же, братья, нам предстоит жизнь или смерть. Братья мужи-псковичи, постоим за Святую Троицу и за святые церкви, за свое отечество!» (выделено мной.7. с.6). Для нас важны обстоятельства этого сражения, они были таковы: псковичей - 90, литовцев – 700, при этом русские победили, потеряв одного воина, враг бежал с многочисленными потерями. Эта фантастическая победа случилась благодаря стечению многих обстоятельств, в числе которых не последнее место занимают произнесенная князем речь. Притесняемый на родине литовец Довмонт был язычником, перешедшим на сторону русских. И вот он, едва обосновавшись и крестившись в Пскове, попадает в ситуацию, когда 90 русских православных воинов под предводительством литовского перебежчика только что переменившего веру, выходят против 700 земляков князя, литовцев – язычников. В ситуации огромного численного перевеса представителей родного князю литовского народа у каждого русского воина вполне естественно могло зародится сомнение относительно верности общему делу у мало знакомого им князя, отказавшегося от веры предков. Но Довмонт находит выход из ситуации произнося слова, устанавливающие родство между ним и русскими воинами: «Кто стар — тот мне отец; а кто млад — тот брат» и подкрепляет свою приверженность новой вере обращением к её святыням, чем убеждает русских в том, что он для них - свой человек, для молодых – князь брат, для пожилых - сын. Заметим, что это утверждение новых родственных связей и произнесено оно в ситуации взаимодействия незнакомых людей. Похожую формулу установления родства, произносимую мужчинами в аналогичной ситуации (для неведомого слушателя), находим в сказках типа «Сказка о мертвой царевне». Героиня попадает в лесной дом, где живут несколько братьев, прячется от хозяев, но они замечают пропажу еды и говорят: «- Если кто есть – выходи! Если мальчик – будем братцем звать, если девочка – будем сестрицей звать. Она осмелилась и вышла. Они обрадовались, что сестрица у них» (13. № 58, с. 158; 1. № 52 (44), с.282). Эти слова не просьба и не утверждение, а предложение, которое девица приняла. В этом случае рассматриваемая формула применена для предложения и фиксации ритуала побратимства / посестримства. И хотя В.Я..Пропп в работе «Исторические корни волшебной сказки» достаточно убедительно показал на общемировом материале, что «в лесном доме» отношения девицы с несколькими братьями в архаичный период могли носить брачный характер, однако, в восточнославянских сказках в подавляющем большинстве случаев она остается сестрой названным братьям и находит жениха «на стороне» (9., с. 211-215). Однако, в сказках наиболее часто варианты подобной формулы встречаем в описании брака героев. В сказках с сюжетом «Девица с отрубленными руками» её произносит Иван-царевич. Девица прячется на дубе, царевич идет на охоту, его собаки чуют человека и лают под деревом, герой вопрошает: «Кто тут така? Если старушка сидит, дак будь мне бабушка, середня девица, дак будь мне тетушка, а если красна девица, дак будь моя обручница!» (1. № 51 (73), с.279 и 16., с 269). Заметим нюанс, здесь мы видим не утверждение, не предложение, но просьбу, похожую на заклинание. Но чаще всего рассматриваемую фразу с последующим браком в сказках произносят девушки. В архаичных жанрах фольклора многих народов встречается эпизод подкарауливания героем купающихся девушек (девушек-птиц), кражи рубашки (крыльев) у одной из них, после чего девушка вынуждена вступить в брак с героем . Диалоги участников при этом обычно ситуативные и не имеют устойчивой формы. И только в восточнославянских волшебных сказках и мифологических песнях южных славян героини предлагают вору стать его женой за отдачу одеяния фразами: «Хто моё платьё украл – если молодой, будь мой муж, а если старой - будь мой отец!» (10. №1, с. 43). В вариантах кроме родителей упоминаются и другие родственники: дедушки, бабушки, дяди, тёти, братья и сестры: «Если ты старый старичок, так будь ты мне дедушка. / Если старая старушка, будь мне бабушка» (2. «Царь-водяной дедушка», с.92); или: «…если пожилой мужичок – будь мой дядюшка, Если пожилая женщина – будь моя тетушка, Если же молодой молодец – будь мой суженый» (5. № 215, с.155). «если стар человек, будь мне дедушка; если средний, будь мне братец родной; если млад человек, будь мне нареченный жених» (8. №34, с. 229; еще варианты: 16. №6, с. 64; 4. №32, с.158; 5. № 213, с.145). Есть вариант с уточнением, где мать, отец, брат и сестра величаются не родными, но названными (2. с.92). Напомним, что это всё обращения героинь к незнакомому лицу. Имеются украинские варианты, где героиня использует слова не «будь мне…», но «буду тебе…» и предлагает себя в качестве сестры, жены и матери: «Пятничка в своей хатке советует герою: «…Вот оденутся все сестры и пойдут, а та станет свое платье искать, а потом скажет: «Отзовись, кто мое платье взял – я буду тому матерью». А ты молчи. Она опять скажет: «Кто мое платье взял – буду тому сестрою». Ты все молчи. Тогда она скажет: «Кто взял мое платье – буду тому женою». Вот ты тогда и отзовись…» (15. «Сказка про Ивана-царевича» с.234 и 5. № 223, с. 192). То есть героиня может предлагать себя в качестве опекаемой (дочери, младшей сестры, жены) или наоборот, в качестве опекунши (матери, старшей сестры). Заметим, что вариант «буду тебе…» - обещание, похожее на клятву. Наиболее часто встречается формула «будь мне…» развернутая по схеме отец-брат- жених/ муж (16. №1, с. 23, №2, с. 34), то есть героиня предлагает взять её под опеку, что влечет за собой обязательный переход в семью / род покровителя. Есть вариант, где герой, крадущий у женщины рубашку, не планирует вступать с ней в брачные отношения, но после произнесения заветных слов все- таки женится. В мифологической песне, записанной в Болгарии «Рабро-юнак и старая юда» герой крадет у старой юды выстиранную и разложенную для просушки рубашку и убегает. Она кричит ему вслед рассматриваемую нами ритуальную формулу (предлагает стать герою приемной матерью, приемной сестрой и женой), на что герой отвечает, что у него есть и помайчима, и посестрима. Но на предложение юды «стать первой любовью», то есть женой, герой оборачивается, юда предстает прекрасной девицей, и они женятся (6. С. 49-50). Есть варианты, где героини не планируют вступать в родственные или брачные тношения с вором одежды, тогда рассматриваемая фраза не произносится вовсе, например в мифологической песне южных славян «Пастух Стоян и самодива»: «Говорит одна самодива:/ «Отдай мне, Стоян, одежду,/…/ Стоян ничего не ответил, / Ей молча одежду отдал» (6. с. 53). или из формулы исчезает упоминание жениха / мужа: «Если стар человек унёс, будь мой дедушко; если мал человек унёс, будь мой братец; если среннева роду, будь мой дядюшка!» (15. с. 143; с. 252; 4. №32, с.158; 10. №1, с. 26; 2. с.92). Герой, желающий вступит в брак поправляет девушку: «Не брат, не сват, а скажи, щё буть твой муж, - отдам и платьё!» (4. №32, с.158; 2. «Царь-водяной дедушка», с.92). Показательно то, что герою, обычно явившемуся издалека, эта формула знакома, он ведает, как произнести её с нужным ему посулом. Примеры с речью героинь показывают нам, что они вольны произносить рассматриваемую формулу так, как хочется, они имеют право выбора. То есть словесная формула не «окаменела», не стала клише, что характерно для отживших и уже не понятных носителям фольклора речевых оборотов. Мы видим, что во время записей сказок в представлении носителей народной традиции ХIХ и ХХ вв. формула существовала в полном виде и они изменяли её в зависимости от обстоятельств развертываемого действия. И хотя во всех случаях герой добивается своей цели в полном соответствии с законами патриархального общества, фольклор доносит до нас возможность и правомерность иного исхода. В одной из волжских сказок рассматриваемая формула прямо называется клятвой: Яга учит героя: «Когда она (девица) подойдет к берегу и увидит, что у нее нет платья, то будет говорить: (далее следует формула без упоминания мужа). Но ты до тех пор не отдавай платье, пока она не даст клятву, что будет твоей верной, неизменной женой» (2., с. 92). В сборнике Афанасьева находим: «Услыхал эту речь (рассматриваемую нами формулу) стрелок и приносит ей золотые крылышки. Марья-царевна взяла свои крылышки и промолвила: «Давши слово, нельзя менять, иду за тебя, за доброго молодца, замуж!» (5. № 213, с. 145-146). В одной из сказок Пермской губернии показано, что брак, заключенный в подобных обстоятельствах (у воды, после кражи одежды и произнесения клятвы) является поспешным браком, к нему прибегают, когда не хотят долго ждать прохождения всех этапов традиционной свадьбы, обычно растянутой во времени и пространстве. Фабула этой сказки («Иван царевич и его невеста-волшебница») такова: заблудившийся герой попадает в избу старушки, к ней должны прилететь в гости девушки-волшебницы. Старушка прячет героя, он подсматривает, одна из девушек ему нравится, девушки чуют гостя и улетают. Герой сообщает старушке о своем желании жениться на одной из девиц. И тут начинается затягивание действа, деликатные поступки и неспешные разговоры. Старушка предлагает подождать следующего визита девиц. Когда девицы прилетают вновь, они интересуются гостит ли парень до сих пор, старушка подтверждает присутствие гостя, хвалит его и спрашивает девицу не желает ли она замуж за героя, девица отвечает, что ей нужно посоветоваться с сестрами. «…старуха говорит (Ивану-царевичу): «У них долго этак не добьешься (не дождешься), поди же ты к морю: есть на море старой корабь, ты залезь в этот корабь! Потом они прилетят голубями, платья с себя сбросят…» (1. № 22 (12), с.110). Далее события развиваются по вышеприведенным схемам: герой прячется, крадет рубашку, девушка произносит формулу «если ты…, то будь мне…» и пара заключает брак. Иногда за произнесением формулы брачные отношения наступают сразу (5. № 215, с. 155), иногда позже, после выполнением героем трудных заданий отца невесты (5. № 222, с.187 и далее; № 223, с. 192), иногда после представления невесты родителям и сыгранной свадьбы (16. с. 269; 2. С. 93 - 96). В некоторых вариантах такой брак бывает недолгим, родив ребенка, девушка улетает от немилого мужа, но во всех случаях после произнесения клятвенной формулы следует обещанное изменение социального статуса героев. То есть в волшебных сказках даются примеры обязательного исполнения клятвенных обязательств. В этой связи отметим, что крупнейший исследователь древнерусских летописей Б.А. Рыбаков отмечал особенное внимание к теме верности клятвенным обязательствам и осуждения нарушителей клятв в письменных источниках XII в. (12. С. 231). Это может означать то, что древняя традиция веры на слово в делах государства начала терять актуальность с XII в. и заменятся письменными обязательствами, но в народной традиции продолжала жить. Во многих сказках способ экспресс-знакомства и заключения брака у воды герою подсказывают пожилые персонажи, одиноко проживающие в лесу (св. Пятница, Баба Яга, колдун, старуха, старичок), или он оказывается свидетелем купания девиц случайно и достаточно далеко от своего дома. То есть, герой хотя и знает традиционную словесную формулу, используемую в ситуации «Лады у воды», но само действо для него скорее исключение, чем правило. В этой связи вспомним, что в летописи ХII века сообщается о том, что древляне, радимичи, вятичи и северяне «умыкиваху у воды девицу» и это происходит «межу селы». В традиционных представлениях личная вещь символизировала человека, например, у южных славян во времена османского ига существовала возможность в отсутствие жениха венчать невесту с его шапкой. Поэтому сказочный эпизод кражи девичьей рубашки у водоема целиком и полностью соответствует летописному свидетельству об обычае выбора девушек у водоемов, сохраняющемуся в ХII веке у некоторых славянских племен. Очевидно, что племена заключавшие массовые экспресс-браки находились в экстремальных условиях, например, неурожайного года или военной экспансии. А в условиях мира и изобилия народные свадьбы проводились с обязательным личным присутствием жениха и невесты и их родственников более развернуто, игрались в течение длительного периода времени. Сторонние же свидетели подобных браков (летописцы или их информаторы) не вникали во все обстоятельства народной традиции иных племен и воспринимали увиденное как единственно возможное, дикое, смешное. Присутствие общей формулы в архаичных жанрах фольклора южных и восточных славян свидетельствует о том, что она (формула) возникла значительно ранее первой письменной фиксации в древнерусских летописях. Архаичность формулы подтверждает и факт описания возможности свободного выбора девушкой брачного партнера, что шло в разрез с общими тенденциями патриархального Средневековья. Замечательно, что в народных представлениях, отраженных в фольклоре, исполнение произнесенной клятвы было обязательным, но не нерушимом. То есть, если речь шла о браке, он должен был состоятся, но после выполнения основной задачи супружества – рождения потомства, женщина могла покинуть мужа, и это в целом тоже примета времени, предшествующего Средневековью с его окаменевшими догматами поведения замужних женщин. Но вернемся к Довмонту, очевидно, что летописец вложил в уста князя весьма популярный у восточных и южных славян фольклоризм, и рассматриваемая формула не была придумана самим князем, но была народной. Три Псковские летописи в которых содержатся варианты сказания о Довмонте датируются XV – XVII веками, то есть летописцы не были очевидцами описываемых событий и слышать интересующую нас формулу из уст самого князя не могли. Возможно, он не произносил её, но реальные факты о Довмонте говорят нам о возможности наложения образа князя на образы фольклора. Например, он реально правил Псковом 33 года, что совпадает со сказочным числом для обозначения долгого времени – «тридцать лет и три года». Любовь псковичей к нему была так велика, что после смерти князь Довмонт стал почитаться местными жителями как святой Факт того, что летописцы XV – XVII веков нашли уместным и возможным, вложить в уста князя, жившего в XIII веке рассматриваемые слова говорит о том, что в их представлении эта формула была не просто сказочной «фигурой речи», но живой и актуальной частью обычного народного права в области установления родства в терминах которого означались социально-общественные отношения. Как отмечал С. Шабалов «зафиксированный в сказке, обрядовой песне или пословице обычай мог выступать в качестве нормы, на которую ориентировались в традиционной культуре» (3. с. 7. Предисловие). Например, независимыми свидетелями (иностранцами незнакомыми с русским фольклором) записаны слова Степана Разина при отправке за борт, в реку женщины-наложницы в качестве жертвы реке или водяному царю за помощь в приобретении богатств. Эти слова являются почти прямой цитатой из былины «Садко» в эпизоде, когда герой решает покинуть корабль среди моря в качестве добровольной жертвы для возможности вернуться домой кораблю с ценным грузом. То есть Разин былину знал и ориентировался в своих реальных поступках и словах на пример фольклорного источника. Анализ текстов показал, что рассматриваемая клятвенная формула по данным самых архаичных жанров устного народного творчества восточных и южных славян (мифологических песен и волшебных сказок), а так же