✅ КАК НА ЗИМНЕМ ОКНЕ. МОРОЗ ПО ЖЕСТИ. Ранний весенний вечер влажной синевой...

✅ КАК НА ЗИМНЕМ ОКНЕ. МОРОЗ ПО ЖЕСТИ

Ранний весенний вечер влажной синевой окутывал берега Сухоны. В своем нижнем течении перед впадением в Двину она широка и спокойна. Ее высокие берега из красной глины местами словно срезаны ножом на всю их большую высоту. И хвойные леса, подступающие к самой кромке берега, глядятся в зеркальную гладь реки. Я возвращалась из-за Двины на небольшом теплоходе и, стоя на борту, смотрела, как приближается Великий Устюг. Уже хорошо были видны белые двухэтажные особняки с мезонинами на набережной, а за ними в зеленых кронах вековых ветл златоглавые храмы. Раскинутые по многим улицам и переулкам, сгрудившиеся на центральных площадях памятники древнего зодчества напоминали о тех временах, когда город находился на перекрестке важных торговых путей. В XVI— XVII веках кипучей была его жизнь. Два раза в году здесь проводились крупнейшие ярмарки, собиравшие купцов из многих стран. Они селились отдельно, и поэтому в Устюге, как и в других крупных городах, была своя Немецкая слобода близ Иоанно-Предтеченского монастыря. Великий Устюг. Кто создал городу славу «великого»? Знаменитые первопроходцы, чьи имена запечатлены сегодня в названиях улиц: Ерофей Хабаров, Семен Дежнев, Владимир Атласов, Михаил Наводчиков, Василий Шилов. Смелые, инициативные устюжане-землепроходцы шли в далекие и неведомые тогда земли Сибири, побережья Тихого океана, открывали новые реки, моря, проливы. Русская географическая наука многим обязана устюжским первопроходцам. А может быть, своей славой город обязан талантливым мастерам? Ведь здесь жили художники, создававшие иконописные шедевры, даровитые кузнецы, скульпторы, работавшие в дереве, в камне и гипсе, мастера литья, финифти, чернения по серебру. Вот площадь, где три столетия назад гудел большой великоустюжский торг. Вдоль длинных рядов качались на ветру шкурки соболей и белок, сверкало на солнце черненое столовое серебро, ореховым цветом переливалась шемогодская резьба по бересте, золотился на шкатулках «мороз по жести»... Широкий торг, который вел Великий Устюг, способствовал бурному развитию художественных ремесел и народных промыслов. Наибольшую славу городу принесло искусство черни по серебру. Устюжских черневых дел мастеров вызывали даже в Москву для обучения московских мастеров тонкостям своего искусства. Устюжская чернь по серебру ценилась за художественное совершенство, а также за необычную прочность сцепления черневого состава серебром — рисунок можно было ковать вместе с серебром, и при этом серебро превращалось в лист, но рисунок черни не выкрашивался, а только расплющивался. Черневой состав (в него в определенных соотношениях входили медь, серебро, свинец, нашатырь и сера) столь необычных свойств был известен лишь одному мастеру, который и готовил эту массу. Секрет пропорций ее состава передавался из поколения в поколение в наиболее надежные руки. В Великом Устюге издавна было развито искусство эмали. Здесь возникла особая ее разновидность — устюжская финифть. Ее своеобразие заключалось в том, что мастер белой эмалью покрывал изделия из красной меди и украшал ее серебряными или золотыми накладками. После обжига украшения прочно скреплялись с эмалью. При этом форма изделий, изящный декоративный рисунок, тонкое сочетание белого цвета с благородным цветом серебра составляли гармоничное целое. Высокого искусства в Устюге достигло изготовление просечного железа. На железный лист мастер наносил рисунок и просекал его ручным способом, создавая ажурное кружево. Просечным железом украшали деревянные шкафы, шкатулки, сундуки, делали замочные накладные щиты дверей, выполняли подзоры крыш. В городском краеведческом музее мне показали царские врата из надвратной церкви Михайло-Архангельского монастыря (1682 год), выполненные местными мастерами. Деревянные полотнища дверей покрашены коричневой краской и покрыты слюдой, поверх которой обиты просечным железом с тонким узором. Слюда тускло блестит, искрится сквозь узор просечного рисунка, словно драгоценный камень, хотя в действительности материал изделия прост и обыден. В Шемоксе, пригороде Устюга, процветала резьба по бересте. Это искусство было исстари известно русскому человеку, живущему в стране, богатой лесами. Еще один вид самобытного народного мастерства — «мороз по жести» — был развит только в Великом Устюге. Многие традиционные народные ремесла перекочевали в день сегодняшний. Скажем, судьба велико-устюжского чернения по серебру оказалась поистине счастливой, а старинный северный промысел «мороз по жести» пережил свой взлет еще в середине прошлого столетия. Изделия этого рукомесла я видела в местном краеведческом музее. Небольшие ларцы и шкатулки, обитые жестью, а поверх крест-накрест узкие ленточки из того же металла. Покрывающая ларцы жесть непростая, золотистая по цвету, с прозрачной игрой снежинок и листьев. Точь-в-точь как морозный узор на окне. Это и есть «мороз по жести» — искусство тонкое и сложное, секреты которого передавались от отца к сыну и были достоянием немногих семей. Как возникло и сложилось это самобытное искусство Великого Устюга, узнать не удалось. Но сохранились фамилии мастеров: братья Савватий и Николай Цыбасовы, Иван и Николай Старковские, Насоновский. Оставили свои фамильные вещи мастера Панов, Булатов, Торлов, Сосновский. «Мороз по жести» — а именно под таким названием сохранилось в памяти народной это ремесло — это не только создание жестяного покрытия с рисунком, как на морозном стекле, но и изготовление деревянного сундучка с хитроумными секретными замками. Бывали изделия, таившие в себе свыше двадцати секретов. В краеведческий музей Ростова Ярославского передали както шкатулку, сделанную три столетия назад Егором Пановым. И хотя «мороз» на ларчике несколько «стаял», но само изделие хорошо сохранилось. Ларчик открыть не просто. Привинченное к крышке кольцо надо повернуть определенное число раз, чтобы в верхней части сундучка открылся тайник, хранящий два ключика. Затем следует нажать на потайные детали на боковых стенках, и тотчас сдвинутся кружевные металлические накладки, обнаружив два замочных отверстия. Если вставить в них и повернуть ключи, послышится музыка. При этом верхняя крышка ларца поднимается. Внутри находится еще одна крышка. Но открыть ее так же непросто, как и первую. Следует найти незаметный для глаза выступ и нажать на него пальцем... А в боковых стенках шкатулки имеются два потайных стержня, с помощью которых сундучок можно было бы при необходимости привинтить к полу или к столу. Попробуй оторви! В таких шкатулках и сундучках, называвшихся в старину укладками и подголовниками, хранились деньги, документы, драгоценности. Необычные своей декоративностью и фантастическими секретами, они пользовались огромным спросом у купцов на Ирбитской и Семеновской ярмарках, их вывозили в Астрахань и Архангельск, Бухару и Хиву, а оттуда — в Китай, Турцию, Персию. И сейчас, когда встречаешь в музее изделия последнего шкатулочника Пантелеймона Антоновича Сосновского, удивляешься красоте «морозных узоров», тонкости работы. Пантелеймон Антонович умер на 97-м году жизни. Он работал до последних дней и оставил после себя уникальные шкатулки. Старый мастер беспокоился о судьбе своего ремесла, звал к себе учеников, но, как это часто бывает, всерьез заинтересовались его секретами слишком поздно... После смерти Сосновского казалось, что устюжский промысел погиб. Но вот пытливому художнику-самоучке Борису Александровичу Холмогорову удалось восстановить не только технологию изготовления морозного узора, но и секреты замков и музыки. Об этом мне рассказали шемогодские резчики по бересте, у которых я побывала в тот день. Они настойчиво убеждали меня, что надо непременно разыскать в Великом Устюге Бориса Александровича Холмогорова. Говорили они это с таким уважением к чужому мастерству, что стало ясно — там, в городе, живет талантливый самородок. Холмогорова я нашла в сувенирном цехе Великоустюжской фабрики художественных кистей. Здесь терпко пахло лаками, олифой, хорошо выстоявшейся древесиной. На широком столе возле раскроечного ножа лежали коричневато-золотистые полотнища — будущие берестяные туеса, шкатулки и тавлинки. Неподалеку группа молодых пареньков внимательно слушала невысокого мужчину средних лет в темном рабочем халате. Признаться, представляла я Холмогорова совсем иным — седовласым, широкоплечим, с пронзительным взглядом из-под кустистых бровей. И только руки были именно такие, какими рисуют их обычно художники на портретах мастеров-умельцев, — ухватистые, жилистые, с пожизненными теперь мозолями, с бурыми пятнами от кислот и щелочей, умелые, работящие. Издавна в народе величают их «золотыми». Узнав о цели моего прихода, Борис Александрович огорченно вздохнул — в данный момент он «шибко» занят. Подумав, он предложил приехать к нему домой вечером и, наклонившись к столу, быстро написал на клочке бумаги свой адрес. Вечером, разыскав остановку нужного мне автобуса, я направилась на окраину города. Борис Александрович живет в тихом окраинном переулке, в простом рубленом доме с березками под окнами. Войдя в дом, я сразу же оказалась в... музее. На полках, на полу и на столе стояли туеса, резные доски, солоницы, берестяные горбатые хлебницы, разного калибра шкатулки. И здесь пахло хорошо выстоявшейся древесиной и летней березовой рощей. На книжной полке среди толстых книг и альбомов по искусству рассмотрела старинный фолиант в выцветшем зеленоватом коленкоровом переплете. «Орнаменты», издательство Вольфа, 1898 год — тиснено золотом на титульном листе. — Откуда у вас эта редкая книга, Борис Александрович? — Подарил один старичок. «Бери, — говорит, — Борис, видишь, сколько здесь узоров — и русских, и арабских, и французских, и индийских — может, пригодится в твоем ремесле». И знаете, очень пригодилась. Особенно в резьбе по дереву помогает, и когда просечное железо делаю. Многие старые орнаменты теперь уж позабыты. А мне хотелось делать вещи красивые, добротные, как в старину делали. Стал я собирать старые изделия народных мастеров, в основном выменивал их на свои изделия, покупал редкие книги по искусству, по которым изучал традиции и историю северных промыслов. Надо сказать, что слушать Бориса Александровича было легко и интересно. В нем привлекал художник-профессионал большой культуры. Где-то в середине нашей беседы я спросила, устюжанин ли он, и в ответ услышала: — Устюжанин с сорокалетним стажем. Род мой, как видно по фамилии, из-под Архангельска. Прадед был холмогорским косторезом, дед — резчиком по камню. Помню, как он вечерами вырезал нам из дерева игрушки, а мы, ребятишки, сидели на полу и смотрели на его руки. Ждали чуда. После школы мне, как и многим ребятам ,из нашего класса, захотелось иметь современную профессию. Стал шофером, но долго не выдержал. Каждую свободную минуту тянуло что-нибудь смастерить. Постепенно испробовал почти все наши северные промыслы — резьбу по бересте, инкрустацию и резьбу по дереву, финифть, северную чернь... Борис Александрович показывал мне пахнущие березовой рощей шкатулки из бересты. Одни для рукоделия, другие, поменьше, для соли, перца и чая, третьи — совсем большие — для хлеба. Вынул из ящика стола финифть — на белоснежной эмали причудливое кружево из тончайших серебряных пластинок. Поставил на стол ларец, обитый жестью. — Это и есть «мороз по жести»? — спросила я Холмогорова. — Как же вам удалось его возродить? — Случай помог. На фабрике, где я работал, открыли цех сувениров. Меня пригласили наладить производство подарочных шкатулок. Там я и занялся этим древним промыслом. Чем измеришь тот труд и упорство, с которым вел свой поиск Холмогоров? Он рылся в музейных архивах, разыскивал людей, близко знавших Сосновского, с пристрастием расспрашивал их, как работал старый мастер, экспериментировал на протяжении многих месяцев. Летом работал во дворе по соседству с гончарами. Сам сложил неказистую печь, заготовил кряжистые поленья — ведь ему нужны были горячие, подернутые пеплом угли. Много раз менял и температуру нагрева жести, и состав смеси кислот. Результаты записывал в ученическую тетрадь. Шли дни... И вот однажды Холмогоров радостный прибежал домой и сияющий показал жене тонкую металлическую пластинку, покрытую золотистыми звездочками. То был утерянный и снова возрожденный «мороз по жести». — Вот он, «мороз»-то. — Мастер вынул лист тонкой звенящей жести и, положив перед собой, провел по нему жилистыми, с бурыми пятнами от старых ожогов руками. — Вся хитрость — в приготовлении «царской водки» — смеси азотной и соляной кислот с добавлением соли, масляного лака и небольшого количества зеленой или желтой краски. Этим составом и покрываю вот такой лист жести. Никогда не пользуюсь кистью — только сухой заячьей лапкой. Любую кисть «царская водка» разъедает, а лапку никогда, да и рисунок получается более искусный. Потом нагреваю лист на открытом огне, брызгаю на горячую жесть холодной водой и появившийся рисунок закрепляю содовой водой. Когда лист остынет, покрываю его лаком. Борис Александровоич приносит еще один протравленный лист жести, и я вижу на нем уже другой рисунок, напоминающий заросли папоротника. Кружевные листья, переплетаясь, переливаются всеми цветами радуги. — Вы добивались именно такого узора? — Ну что вы! Каждый раз, берясь за жесть, я не знаю, что получится. Иногда возникает мелкий рисунок, такой, как здесь, — он показывает на первый лист, — но чаще покрупнее. Видимо, это зависит и от фактуры самого металла... Однако узор проявить — это еще полдела. Как, например, старинный замок с музыкой сделать? Тут тоже пришлось немало повозиться. И помогла мне одна старая шкатулка... Мастер снял с полки потемневший от времени небольшой ларчик, искусно украшенный просечным кружевом из тонкого листового железа. Кое-где между ленточками еще можно было разглядеть снежинки «мороза». — Этой вещи больше ста лет. Конечно, очень жаль было трогать ее, но пришлось разобрать, чтобы понять секрет. — И мастер поставил рядом новый ларчик. Для того чтобы шкатулка играла, Холмогоров, как и старые мастера, делает «музыку» из тонюсеньких колесиков с небольшими зазубринками и размещает их в замочной скважине. Сам он скромно считает, что этот «инструмент» построен по образцу детской музыкальной игрушки. Стенки ларчика, как и в старину, двойные, а в зазоры мастер кладет несколько медных монет. Они нужны для благозвучия. Но любимым материалом Холмогорова по-прежнему остается дерево. Его тепло, неповторимую структуру умелец стремится выявить и подчеркнуть в своих работах. В заключение стоит заметить, что простые шкатулки с устюжским «морозом» теперь можно купить в художественных салонах. А вот изделия с секретными замками и музыкой по-прежнему делает только Борис Александрович Холмогоров.
Екатерина Фролова