Иду как-то по деревне мимо дома одной старушки. Она живет одна, давно никто не бывал, может, лет так пять назад, когда дед умер, приезжали и дети и внуки, а как похоронили, так не казались больше бабушке.

Иду как-то по деревне мимо дома одной старушки. Она живет одна, давно никто не бывал, может, лет так пять назад, когда дед умер, приезжали и дети и внуки, а как похоронили, так не казались больше бабушке.
А она старуха еще бойкая, и дрова сама зимой расколет, и воды натаскает, сена заготовит на зиму козе, да на себе с поля приволокет ношами, а то дак и поможет кто — мир не без добрых людей.
Разговорчивая, как и все в деревне. Может от скуки, а может просто от того, что заложена общительность в людях этих. А дети звонят, говорит, раз в месяц, но звонят. Телефон у нее есть, сотовый. Без него никуда нынче. На деревне стационарных за всю жизнь наверно два было, а сейчас, с приходом мобильной связи, отключили их. И почти каждый житель, независимо от возраста, обзавелся мобильником.
Скорую вызвать если что будет с чего.

В этот раз заглянул к ней во двор, а та сидит на лавке, и в руках что-то вертит. Рядом сумка стоит — по хлеб собралась по всей видимости. И в платке цветном, значит в село собралась. У них на каждый случай разный.
Меня увидала, и машет, мол, иди сюда скорей, а сама глаз от рук не отводит, то к уху ладонь приложит, то глядит на них, улыбается.
— Привет, бабушка! Чего случилось?— заходя во двор спрашиваю.
—Идут! Гляди, Идут! — она протягивает мне старые наручные часы.— Послушай, милой, идут!
Взял в руки часы, те самые, наверно года 46, "Победа"!
Приложил к уху —тикают.
— А чего бы не идти-то им, — спрашиваю. — им еще ходить и ходить, бабуль! —ни капли не удивляясь отдаю их ей.
— Как Иван Тихонович умер, остановились, сколько не заводила, не шли, а сегодня с утра платок доставала из комоду, решила завести, и пошли! — бабушка радовалась, как ребенок, и, улыбаясь, крутила в руках дедовские часы.
Я сел рядом, расплывшись в улыбке, думая, как мало человеку надо для счастья, и какое это счастье, уметь таким мелочам радоваться, а может, и не мелочам вовсе...

Где-то в сумке запищал телефон.
— Мои наверное! — Старушка спешно вытащила из нее небольшой матерчатый сверток, перемотанный куском белой резинки, и трясущимися от чего-то руками кое как раздобыла из него старенькую трубку. Пока доставала, звонить перестали.
— Ой, дура я дура, говорили не прячь, а как не прятать, денег таких стоит, тыщу рублев отдала, а пенсия-то невелика ведь! Теперь не позвонят долго. — запричитала бабушка.
— Так давай мы сами им позвоним!— не видя проблемы предложил я ей.
— А вдруг не они? А как позвоним-то? Давай за номером в избу схожу, у меня там, на столике, под клеенкой! — разволновалась, расстроилась.
Пока думала, я уже набрал пропущенный номер и протянул ей трубку.

— Але! Это кто? —закричала старушка на всю деревню, обеими руками прижимая трубку к уху, боясь уронить, будто хрустальную вазу.
Больше она не сказала ни слова, слушала где-то минуту, несколько раз изменилась в лице, заплакала, аккуратно положила трубку на скамейку, утерла слезы углом платка, и сказала мне с гордостью: "Правнучек у меня родился сегодня! 4200! Ванечкой назвали, в честь прадеда! Не зря часы-то пошли!"