✨ ДОНЯ. (Рассказ). - Как ты, заждалась меня? - Маруся заглянула за занавеску...

✨ ДОНЯ
(Рассказ)
- Как ты, заждалась меня? - Маруся заглянула за занавеску печи, и улыбнулась. – Соскучилась, доня, поди, и я по тебе соскучилась, день-другой, а уже зов твой слышу, как зовёшь рано поутру, красавица моя, - нараспев сказала женщина, ловко повязывая передник. - Не дала в постели-то залежаться, солнышко заспать, и правильно сделала, с восходом-то вон сколько силушки, сколько дел можно переделать, а пропустишь рассвет, заспишь, считай, весь день, всё потом будет туго спорится, и дело наше с тобой, лучше всего начинать ранёхонько, покуда малой спит.
Маруся легонько дернула язык рукомойника, умылась, обтёрла полотенцем лицо:
- Подготовлюсь сейчас к делу-то нашему, и начнем мы с тобой трудиться, доня, на радость нашу общую, так весело мне с тобой жить-поживать. Слушать, как пыхтишь недовольно на меня, как сейчас вот, что не так-то?
Маруся снова заглянула за занавеску. Колька откатился далеко, в самый угол, где обнимается печь со стеной, и легонько посапывал. Домотканное одеяльце съехало набок, и от оголенной ступни сына на Марусю пахнуло предрассветной зыбкой, в которой сказочные видения превращаются в реальные настолько, что когда солнце защекочет ноздри и щеки, откроешь глаза, и кажется, не во сне, а наяву носился на крыльях над землей-матушкой и разглядывал красоты.
Марусе часто снился этот сон, в котором летала она в дали дальние, невиданные, и всё никак не могла приземлиться, пока не просыпалась и ловко соскакивала с печи, благодаря солнышку, что разбудило, пробившись, сквозь неплотно закрытые ставни.
- Ах, вот чего, пыхтишь недовольно, да ты голодна с вечера, сейчас-сейчас, покормлю тебя, сердешная, - Маруся достала совочком из мешка ржаной муки, высыпала в тарелочку.
- И воды попьешь вдоволь, - Маруся налила полный стакан колодезной воды. – Сейчас-сейчас, скоро начнем с тобой, только подворье управлю, я мигом, ты даже не успеешь оглянуться, как уже рядышком с тобой буду.
Железный совок зазвенел в зольнике печи, помогая выгоревшему жару ссыпаться в ведро угольками. Полное ведро с верхом набралось углей, натопили-нажарили вечером с Колькой, только чтобы доня не замерзла, да в тепле ночь провела, к утру подобревшей стала, готовой к делу.
- Присмотри за Колькой-то, доня, пока с хозяйством управляться буду. Туточки я, мигом обернусь.
В избе воцарилась такая тишина, что было слышно, как за занавеской сопит, слегка пощелкивая доня наперегонки с посапывающим Колькой.
- Вот был бы у Кольки братишка, всё ж полегче ему было, повеселее-то жить, - входящая в избу Маруся задержалась на пороге, подсобрала просыпавшиеся с ведра угольки. – Тоже так думаешь, да, донь?!
С печи послышалось протяжное сопенье.
- Вот я и говорю, только при Кольке-то молчу. Он-то давно просит младшого, а где ж нам взять-то ему, когда сам без отца с малых лет.
Маруся смахнула невидимые крошки со стола полотенцем в ладошку. Ополоснула руки, и замелькали один за другим из шкафа над столешницей тканые мешочки с солью да пряностями.
- Надо же, куда-то черпачок с масла-то подевался, не иначе, как Колька заиграл, - Маруся открыла флягу с маслом, и зачерпнула стеклянной кружкой, поднесла на просвет оконный, смерила на глаз.
- Хватит нам с тобою, доня, на сегодня? Как думаешь? Тоже думаю, что хватит. Так вот и говорю, донечка, откуда нам с тобой Кольке-то братика без отца брать? Кивает малой мне на соседские дворы, говорит, в каждом дворе ребятишек полно, а у нас дом пустой. Так разве ж у нас дом пустой? – Маруся отодвинула занавеску на печи. - Говорю, а сама не вижу тебя, нехорошо как-то. Сейчас мы с тобой Кольку-то прикроем, чтобы не проснулся от наших хлопот, нам с тобой вооон сколько всего приготовить надо, - Маруся задернула плотную штору, которая делила лежанку на две половинки. Когда Колька поменьше был, так из-за шторки в прятки играли, а подрос, так большей частью служила, чтобы сон Колькин беречь, плотной тканью заглушая кухонные перестуки.
Маруся загремела ухватом, вытаскивая горшки, очищая под печи.
- У нас полная изба народу - мы с тобой, доня, Колька сам, да два кота и три кошки, - Маруся разожгла печь, и разгорающиеся дрова затрещали разными голосами, словно в избу влетели малые птахи. - А когда они нам котят народят, так вообще в избе не протолкнуться, а помнишь, корова наша Минька отелилась в заморозки, так и теленок с нами жил, и все помещались, большая наша семья. Ты подожди-подожди меня ещё чуток, не ругайся, скоро уж начнём.
Маруся достала ситцевый платочек и подвязала голову, спрятав волосы под ткань. Потом присела на скамью, оперлась локтем на стол и промокнула набежавшую слезу в уголке глаз концом платочка.
- Семья-то большая, только Кольке пока непонятно, на других смотрит, с собой сравнивает. Давеча, слышала, донь, как прибежал, и с порога мне крикнул:
- «Мамка, я – никто»! Так и осела, где стояла. Думала, заболел сынок мой, кто такой «никто»? Сын мой, и имя у него есть, может, игру какую с ребятами затеяли. Так нет же, повторил: «я – никто, понимаешь, никто». Насилу добилась от него, кто такой «никто». И что оказалось, донечка, да-да, поторапливаюсь я, понимаю, что уже час твой пришёл, невмоготу тебе на печи томиться, надо тебя уже к столу приглашать, сейчас-сейчас, доскажу, и помогу тебе с печи спуститься. «Никто», - говорит Колька, - «потому что безотцовщина я, у меня отца нет». Вот почему и в школе-то у него не заладилось, всё никак добиться не могла, в чём причина. «Васька – «он - «кто», - говорит Колька, - у него отец есть, а у Никитки хоть отца нет, но он танцует хорошо, потому он «кто», а у меня отца нет, и танцевать не умею, потому я – никто». У меня как язык отвалился, не нашла что сказать в ответ. Ну, ты ж видела, донечка, - Маруся тяжело вздохнула и помолчала с минутку.
- Донь, а я вот ему скажу, подумаю еще малость, как бы помягче да поладнее сказать, что он «кто». Соберусь с духом, а то как-никак входит он уже в силу мужицкую, робею пред ним другой раз. Вот подумаю еще и скажу, как это отца у тебя нет? Есть у тебя отец, живехонек! Только как уехал на заработки в город, в твои две недельки от роду, так и по сей день зарабатывает где-то. Только не видим мы ни его, ни заработков. Слышала, что вроде спился, да сгулялся, потому домой глаз не кажет, на каждый роток не накинешь порток, вот найдется когда, тогда и спросим с тобой, где был да что делал, сам нам ответит. А наговорить-то на любого можно понапраслины. Для нас он пока каким был, таким и остается. Хороший мужик - отец твой, всё в руках у него горит просто, и плотничал, и печь вот где спим с тобой, сам сложил, рукастый, на спиртное – да, слабоват был, но зато песни какие пел, как выпьет, душа просто разворачивается.
Маруся замолчала, горькая складка скривила было лицо, но тут же разгладилась и мягкая улыбка озарила лицо.
- Вот так и скажу ему, доня ты моя, правильно ведь? – Маруся поднялась и захлопотала над столом, убирая горшки, тарелки и прочую утварь на полки, намочила тряпицу и начала усиленно натирать стол. – Для тебя готовлю, донечка, для тебя, чтобы ни пылинки-ни соринки не было, чтобы не заругала меня. Коленьку тоже посажу вот за этот самый стол, божескую ладонь, супротив себя, и достану фотографии старые с альбомов, разложу перед ним на столе. Покажу ему дедов да прадедов, бабушек да прабабушек. И скажу: вот ты «кто» - внук-правнук ихний, и мой да отцов сын, так что уже по факту своего рождения, ты – Кто да ещё с большой буквы. И не нужны никакие пляски никиткины, будь достоин своих дедов да баб, живи честно да ладно, как они жили. Прадед твой Иван был лучший гончар на деревне нашей, до сих пор вона в его горшках еду готовим, а бабушка Евдокимья какие пироги пекла, запах на всю околицу… ох, да что же это я, матушки-батюшки, заговорилась совсем, доню проглядела уже, наверное.
Маруся протянула руки к печи: - Ну, иди же моя хорошая, моя пригожая, любимая моя доня-донечка-дочечка моя!
Посередине стола Маруся поставила деревянную кадку, в которой пыхтела и пузырилась ржаная закваска. Пузыри уже пошли большие, как Колькины мыльные, что надувал через трубочку, и пускал по всему двору.
- Подошла, подоспела, вот и готовы мы с тобой, ну, давай, доня, за дело приниматься.
Маруся обернулась на оконце, где уже розовело вовсю, и край деревни охватил солнечный пожар, загорелись избы будто, и от стекол окон отражались сполохи на траву и землю, и тихонько заговорила заветное:
- Пращур Род, Род небесный, благослови на испечение хлебушка, чтобы был он только во благо, только во здравие, всем кто будет вкушать его…
Маруся отложила несколько ложек закваски в малую кадушку, подсыпала ржаной муки, долила воды и замешала.
- Сейчас на печь тебя поставлю, донечка, погреешься до следующего раза, попузыришься, потрескаешь на ночь колыбельной песнью для нас с Колькой. А Гавриловна, слышь, доня, сказала давеча, как прослышала, что обращаюсь к пращуру рода, так и выговорила мне, мол, нельзя дух предков понапрасну тревожить. Ничего не стала ей отвечать. Как можно старшему человеку перечить. Но слышала от старых людей ещё по юности, что можно обращаться к пращурам, но только по особо важным делам. А хлебушек испечь – разве то не важное дело? Самое что ни на есть важное! Потому как скажу слово свое пращуру, и прямочки чую, как бежит, горячится кровь по венам, в самое сердце застучит, застучит, а из сердца волна уже в руки, и руки сами месят, сами лепят и какой получается хлебушек! Будто, донечка, - Маруся оглянулась и понизила голос до шёпота, - как обратишься к роду своему, так предки словно и пекут за нас, помогают и научают как лучше с тобой, доня, обращаться, как из тебя хлебушек сотворить да в печь посадить. Мы же не обращаемся к предкам, когда у нас нос зачешется, или нога, чтобы помогли почесать. Мы за помощью по хлебному делу обращаемся. Потому что хлеб для нас кормилец, и поилец, и матушка, и батюшка, как ты, донечка! И отец у Кольки-то нашего есть, хоть и заплутавший маненько, но есть, и Колька наш не никто, ишь, чего удумал. Вот подрастет, научится разным ремёслам, как деды его всё умели ведь, и будет слава о нём далеко за деревней нашей идти. А как же по-другому-то, доня?
Колька, затаив дыхание, слушал мать, сглатывая комок в горле, и смотрел в щелку между пологом и печкой, как ловко двигаются материны локти, замешивая тесто. Ещё чуток и всю избу заполнит запах хлеба, хрустящий ломоть которого он зажмет в руке, выбегая на улицу к ребятам, и ощутит в который раз, что от хлеба, как от печи, пахнет матерью…