✅ АВТОР «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»: ХРИСТИАНИН ИЛИ СЛАВЯНИН? Слово о полку Игореве...

✅ АВТОР «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»: ХРИСТИАНИН ИЛИ СЛАВЯНИН?

Слово о полку Игореве В литературе (и научной, и популярной) мало внимания обращается на факты, свидетельствующие о наличии язычников в Древней Руси столетиями позже крещения 988 года. А такие факты существуют. И. Я. Фроянов. Еще Пушкин отметил уникальность «Слова о полку Игореве» - великой древнерусской поэмы. И хотя с тех пор прошло почти два столетия и мы теперь знаем много больше о культуре и литературе Руси той эпохи, наблюдение поэта не утратило точности. «Слово» уникально по количеству «темных мест», по загадочности. Одна из его загадок, не всеми осознаваемая – вероисповедание автора. Очень многим – слишком многим! – исследователям казалось очевидным, что раз автор «Слова» жил два века спустя после крещения Руси Владимиром, он не мог быть никем, кроме как христианином. Ф.И. Буслаев: «Автор «Слова»… как христианин» [1]. К. Маркс “Вся песнь носит героически-христианский [!!! –О.В.[2]] характер»[3] Д.С. Лихачев «Конечно, христианин»[4]. Можно привести еще несколько столь же авторитетных имен. А можно просто обратиться к иллюстрациям к «Слову» Д. Бисти, И. Глазунова, В. Носкова, Г. Поплавского и многих других, где на «стягах Игоревых» полощется лик Христа[5] – Христа, ни разу не упомянутого в «Слове», впервые появившегося на русских знаменах не ранее конца XIV в. Но как же объяснить упоминание в «Слове» языческих Богов? Валентин Иванов вспоминает в этой связи европейских поэтов XVIII-XIX веков, называвших себя детьми «Зевеса», Аполлона, Юпитера и пр.[6]. Здесь замечательному писателю совершенно изменяет чутье. Поэты XVIII-XIX веков не верили, конечно, в Олимпийских Богов. Однако они не верили и в Христа! Именно атеизм давал им «свободу» равнодушно играть именами Богов, чей культ угас за тысячу-полторы лет до их рождения. В XII веке ситуация была иной, да и атеистов на Руси еще не было. Во всяком случае, автор «Слова» – не вольнодумец: пренебрегший знамением князь наказан, сон Святослава оказывается вещим, молитва Ярославны – исполнена. Быть может, автор «Слова» – один из «двоеверно живущих» христиан? «Однако в этом случае его христианские верования проявлялись бы заметнее» – справедливо отмечает В. Чивилихин[7]. Действительно, при изучении «Слова» небесполезно обратить внимание не только на о, что в нем есть, но и на то, чего в нем нет. В нем, как было сказано, ни разу не упомянут Христос, а также крест и православная вера. Бог упомянут всего лишь дважды, если не считать составных частей в именах языческих Божеств, Дажьбога и Стрибога, причем в первом случае в цитате из «Велесова внука» оборотня Бояна к оборотню и колдуну Всеславу Полоцкому(390-393)[8], а во втором – сразу после молитвы-плача Ярославны к Солнцу, Ветру и Днепру Бог спасает ее мужа(423). Логично спросить – какой Бог исполнил языческую молитву? Очевидно, не Христос. Нет в «Слове» понятий страха божьего, греха и покаяния, нет цитат из библии (а есть, как было сказано, из оборотня Бояна), нет попов и монахов. Трижды упомянуты церкви – как географические ориентиры. К ним едут(496), их звон слышат(386), но в них – не молятся. Даже истовый сторонник христианства автора «Слова», Д.С. Лихачев, писал: «Меньше всего в Слове» той христианской символики, которая стала типичной для церковноучительной литературы. Здесь, конечно, сказался светский характер произведения"[9]. Увы, почтенный академик лукавил. Известно как минимум два заведомо светских памятника русской литературы XII века – «Поучение» Владимира Мономаха (написанное князем для князей) и «Моление» Даниила Заточника (написанное бывшим холопом князю). Открываем первое: «Аз, худый… во крещеньи Василий… помыслих в души своей и похвалих бога, иже мя сих дневгрешнагодопровади… Бога деля и души своея, страх божий имейте… Не могу вы я ити, ни креста преступити… взем Псалтырю в печали, разогнухся и то ми сявынял: «вскую печалуешься, душа моя?»» [10] и пр. У второго: «въстани, слава моя, въстани в псалтыри и в гуслех… и разбих зле, аки древняя младенца о камень… Аз боесмь, аки она смоковница проклятая… Ирассыпася живот мой, аки ханаонскый царь буестию, и покрымя нищета, аки Чермное море фараона»[11] и т.п. На фоне этого парада крестов, молитв, покаяний, божбы и цитат из библии «Слово» очевидно чужеродно. Излишне указывать, что ни трижды помянутый в «Слове» Троян, ни – дважды – Дажьбог и Див, ни – единожды – Велес, Стрибог, Обида и прочие подобные персонажи не появляются в обоих упомянутых произведениях. И ссылка на «фольклорность» «Слова» тут бесполезна – то же «Моление» перенасыщено фольклором, да и «Поучение» не совсем ему чуждо. Да и вряд ли человек, обращавшийся к князьям Рюрикова дома «братие», и запросто именовавший по отчествам – «Глебовна», «Ярославна» - княгинь, был ближе к «фольклору», чем бывший холоп Заточник. Теперь попытаемся взглянуть на то, что все же есть в «Слове» – но глазами христианина Средневековья. Первым делом рухнут построения интеллигентов-атеистов XIX-ХХ веков о языческих «поэтических образах», используемых поэтом-христинаином. Для христианина той эпохи древние Боги отнюдь не безобидные «поэтические образы». И библия, и церковь равно суровы в своей оценке: «боги языцей – бесы!» (Втор, 32:16-17, Пс 105:37, Коринф 10:10). А потому – «Не вспоминайте имени Богов их» (ИсНав 23:7) и «не помяну их имен устами своими» (Пс 15:4). Отец церкви, Ефрем Сирин наставляет, что о язычестве «срам говорить»[12]. И действительно, в древнерусской словесности мы, вне «Слова», встретим только два повода для упоминания языческих Богов – в описании языческой древности, старательно подчеркивающем, что «бе люди погани и невегласи», что языческая жертва – скверна, что Боги язычников – бесы. Даже спустя семь столетий после крещения автор «Густынской летописи» считает необходимым предварить перечисление Богов, чьи изваяния поставил в Киеве Владимир, заявлением, что говорит о них только для разоблачения «дьявольской» и «безумной» сущности язычества, а самих Богов именовал «пекельными», т.е. адскими, и попросту бесами[13]. Второй повод – это поучения против «двоеверно живущих» и современных автору язычников. Вне этих тем древние Боги упомянуты только в «Слове о полку Игореве». То есть с точки зрения верующих христиан одним только упоминанием Трояна, Велеса, Обиды, Дажьбога, Стрибога без идейно обязательного «разоблачения» их бесовской сущности автор «Слова» тягчайше грешит. Но этим дело не исчерпывается. «Слово» очень полезно читать, держа рядом раскрытыми современные ему поучения против язычества. Трудно отделаться от впечатления, что автор намеренно нарушает все запреты церковных поучений и воспевает осуждаемое ими. Предсказывать будущее по природным явлениям, по голосу птиц и т.п. греховно[14] – в «Слове» птицы и вся Природа на тысячу голосов вещует поражение Игорю (27-29, 75-90, 112-116)– и это предсказание сбывается. Толкующий сны за одно это, при полной своей безгрешности в остальном будет осужден и проклят вместе с самим Сатаной, если не покается[15]. В «Слове» великий князь видит вещий сон, просит толкования у бояр и получает правдивый ответ (239-269). Тягчайший грех «въ тварь веровати», почитать стихии, Солнце, реки[16]. Это, опять-таки, наущение «врага рода человеческого» – «вельми завидитъдiаволъродоучеловеческомоу… и въ тварь прельсти веровати: в слнце и въмсць и въ звезды»[17]. Ярославна – княгиня! – молится Ветру, Солнцу, Днепру за князя, величая их «господине»(407,414,418) – то есть так, как христианину, тем паче княжеского рода, пристало величать разве что Христа. И после этой молитвы князь успешно бежит из плена. Во время побега он чествует реку Донец – и Донец помогает ему (447-458). Есть детали и более веские. Сразу после чествования Донца идет осуждение Стугны, погубившей «уношу князя Ростислава». Погибшего юного князя вместе с его матерью оплакивает вся Природа: «уныша цветы жалобою и древо съ тугою къ земли преклонилося» (465-466). Дело в том, однако, что у христиан был свой взгляд на вопрос что (точнее, Кто!) и почему (точнее, за что) погубил Ростислава Всеволодовича в водах Стугны. Перед походом Ростислав встретил на берегу Днепра моющего посуду монаха Киево-Печерской лавры. Даже для христианина, как отмечает еще «Повесть Временных Лет», встреча с чернецом была очень дурной приметой. Князь стал браниться и оскорблять монаха (возможно, просто пытаясь отвести неудачу ритуальной матерщиной). Инок – его звали Григорий – попытался унять Ростислава, возможно, в духе «Слова… о веровавших в стречу и в чех»: «Кто… смрадитмнишеского чина и образа, той бопосмражает… ангела божия понеже мниси подобие носят ангельского образа»[18], и стал грозить карой христовой. Разъярившийся князь повелел слугам утопить Григория, что и было исполнено[19]. Естественно, гибель юноши была воспринята христианами, как кара божия за чудовищное святотатство – убийство монаха, воплощенного ангела! А автор «слова», в общем-то, безо всякого повода, через неполных сто лет вспоминает об этом. И ангелом в его описании выглядит, скорее, не утопленный Григорий, вообще позабытый, а его убийца. Есть, наконец, самое серьезное доказательство вероисповедной принадлежности автора «Слова». Вспомним страшную картину разгрома и гибели дружин Игоря и его союзников. Вспомним горький плач «жен русских» по павшим в степи: «Уже намъсвоихъмилыхъладъ ни мыслиюсмыслити, ни думою сдумати, ни очимасъглядати»(206-209). Для любого христианина – и средневекового, и сегодняшнего – естественен и даже необходим ответ на этот плач: «Не отчаивайтесь! В день общего воскресения, в жизни будущей вы соединитесь с любимыми». Не зря же в «Слове о законе и благодати» первого митрополита русской церкви Иллариона вера в воскресение выдвигается, как основной догмат христианства[20]. Не зря самым любимым праздником православных является Пасха, праздник воскресения Христа, прообраз грядущего телесного воскресения людей. Не зря еще в ХХ веке на знаменах православных воинств красовалось «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего веку». Автор «Слова» уничтожил возможность такого ответа, что называется, в зародыше. Плач русских жен он предварил страшным, просто кощунственным с точки зрения христианина утверждением: «а Игорева храбрагопълку не кресити!»(202). Мало того, он еще раз позднее повторяет это, опровергающее основные догматы христианства утверждение (337). Не будет никакого воскрешения! Ушедшие в поход вопреки явленной в знамениях воле древних Богов, павшие на чужой земле, лишенные погребальных обрядов воины Игоря НЕ ВОСКРЕСНУТ. Им не встретиться более с возлюбленными. Право, нам остается только поблагодарить того неведомого монаха-переписчика, приписавшего к заключительным строкам «Слова» «побарая за христьяны на поганыяплъки… аминь»(503, 505). Неважно, что в поэме, не знающей имени Христа, щедро поминающей древних Богов, оплакивающей убийцу монаха-мученика и отвергающей основные догматы христианской веры, ее главное упование, этот финал смотрится столь же уместно, как смотрелось бы «бисмилляхурахманирахим» в конце «Песни о Роланде» или «Сказания о Мамаевом побоище». Но не будь этой строчки, до наших дней не дошел бы, ручаться можно, и этот – единственный! – список «Слова». Вероисповедание же его автора становится очевидным. Человек, пятнадцать раз употребивший слово «слава»[21], но словно не знающий таких слов, как «смирение, покаяние, грех»; верящий в приметы, снотолкования и силу языческих молитв, но обходящий презрительным молчанием силу креста и служителей церкви Христовой; воспевший убийцу христианского мученика и прямо заявивший о неверии в воскресение мертвых… этот человек просто не может быть христианином, пусть сколь угодно поверхностным и «двоеверно живущим». Перед нами последовательный, убежденный язычник, чьи предки за два столетия не смирились с торжеством чужой веры, один из тех, для кого «вера христьянска уродство есть». Эта последняя фраза принадлежит перу летописца XII столетия, и настоящее время в ней не случайно – рассказывает он о временах Ольги и Святослава, но о чувствах «поганых» к своей вере судит по современникам. Только глубоко укоренившимся предубеждением ученых XIX века, что к XII в. язычество могло сохраняться лишь по курным избушкам «смердов» по «украинам», можно объяснить столь долгую неспособность заметить очевидное. Последующие поколения были уже под влиянием сформировавшейся традиции видеть в языческих Богах «Слова» не более, чем «поэтический образ», тем паче, что агностикам XIX века и атеистам ХХ не приходило в голову, что с точки зрения верующего христианина с тем же успехом в качестве «образа» можно – вернее, нельзя! – было помянуть Люцифера и Вельзевула. Однако сейчас мы знаем о той эпохе больше. И.Я. Фроянов указывает на данные летописи о значительном числе «поганых» среди «киян» конца XII века[22]. Преп. Пафнутий Боровский в XIV веке упоминает некоего язычника, «посылавшего по ордам» для выкупа пленных[23], что, конечно, мог себе позволить лишь очень состоятельный человек. Наконец, археологические данные изучения капищ Юго-Запада Руси, где продолжали приносить жертвы вплоть до XIV века, говорят, что среди язычников были богатые и знатные люди, в том числе из Киева и Чернигова[24]. Итак, можно считать доказанным фактом, что автор «Слова о полку Игореве», этой жемчужины Русской словесности, был знатным, близким к княжьему роду человеком, и при этом – язычником. По этому осколочку древней культуры не один век вдохновлявшему лучших поэтов, художников и композиторов России, мы можем судить, чего лишилась Русь в 988 году.
Озар Ворон