✅ КАЗАКИ ПРОТИВ ХУНХУЗОВ: ЭТНИЧЕСКАЯ БОРЬБА В УССУРИЙСКОМ КРАЕ. Руководство...

✅ КАЗАКИ ПРОТИВ ХУНХУЗОВ: ЭТНИЧЕСКАЯ БОРЬБА В УССУРИЙСКОМ КРАЕ

Руководство Российской империи в конце XIX века терпело китайскую экспансию на Дальнем Востоке; отпор агрессорам дали казаки
«Русская планета» продолжает цикл рассказов историка Николая Лысенко о покорении Дальнего Востока казаками. Ранее были опубликованы «Албазинская осада: казаки против китайцев» и «Казацкие Фермопилы: битва за Амур».

Невзирая на очевидную стратегическую значимость «казацкого фактора» в успехе колонизаторских усилий России на Дальнем Востоке, сами казацкие методы колонизации, своего рода «казацкая этническая политика» в этом регионе подчас приходили в жесткое, а иногда и в непримиримое противоречие с этнополитическими представлениями титулованных царских эмиссаров в Восточной Сибири и Приморье.

«Китайские территории», на которых китайцев не оказалось

После подписания послом Московии Федором Головиным в 1689 году бесславного Нерчинского договора с Цинским Китаем Россия практически на 200 лет лишилась уже завоеванных и частично освоенных казаками земель по Амуру. Впрочем, об этой потере не сильно печалились в Петербурге: в середине XIX века земли Приамурья, а тем более Приморья, были для абсолютно подавляющего большинства администраторов империи чем-то вроде «владений на реке Лимпопо». Абсолютный европоцентризм, а паче — англоцентризм, — пропитавший все поры сознания обитателей властных коридоров Петербурга, совершенно отчетливо отвечал на вопрос о необходимости для русских вновь вернуться на «высокий берег Амура» удивленным, очень искренним вопросом — «а зачем?».

Поэтому усилия капитана Г.И. Невельского, исследовавшего в 1849 году низовья Амура и доказавшего судоходность (а значит и основательные экономические перспективы) этой реки, вызвали поначалу в Петербурге явное раздражение. «Европоцентристы» в правительстве никак не могли поверить, что Амурский лиман и весь Нижний Амур судоходны (много лет в Морской коллегии Санкт-Петербурга доказывали противоположное).

Особое же раздражение вызвало утверждение Невельского, что на Амуре практически не оказалось китайцев. Это заявление инициативного русского капитана было принято в штыки не только в Морском министерстве империи, но и в МИДе. Еще бы! Ведь получалось, что многолетние рекомендации чиновников этого внешнеполитического ведомства, которые четко предписывали всем российским эмиссарам в Восточной Сибири — «не раздражать китайцев каким-либо вторжением на китайские территории по Амуру», — оказались в отношении амурских земель откровенной профанацией, ставящей под сомнение профессиональную компетентность МИДа.

Процесс методичного шельмования Невельского прекратился только после личного вмешательства влиятельного генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева-Амурского. На личной аудиенции у императора Николая I граф Муравьев сумел доказать экономическую целесообразность присоединения земель Дальнего Востока к империи. Впоследствии Н.Н. Муравьев-Амурский, получив государственные полномочия на ведение переговоров с Цинским Китаем, сумел заключить с теми новый Айгунский договор, который закреплял за Россией левый берег среднего и нижнего Амура вплоть до Охотского моря. Чудовищное недоразумение (или преступление) Нерчинского договора, пусть и через 200 лет, было, наконец, преодолено.

Казацкие «легионеры» в Уссурийском крае

Вооруженные казацкие станицы, населенные выходцами с Дона, Кубани, Терека, Урала и Забайкалья, впервые появились на Уссури в 1858 году. Идея их создания копировала, по существу, древний опыт военных лагерей рейнских и дунайских легионов Римской империи. Казаки, расселявшиеся по Амуру и Уссури, стремились к той же максимальной военнизированности быта и органичному сочетанию боевого дела и сельскохозяйственного ремесла. Внутренние взаимоотношения казаков, подобно легионерам из зарейнских и задунайских поселений, отличала нарочитая социальная простота при одновременной неукоснительной войсковой субординации. Именно эти факторы обеспечивали исключительную эффективность казацких методов установления этнополитического доминирования в Уссурийском крае, вне которых вскоре разыгравшаяся война с китайскими «манзами», весьма вероятно, была бы Россией в конечном итоге проиграна.

Наличие на Уссури казацких поселений позволило выдающемуся дипломату, генерал-майору Н.П. Игнатьеву заключить 2 ноября 1860 года основательный Пекинский договор, разграничивающий, наконец-то, владения России и Цинской империи в Уссурийском крае. После его подписания Россия смогла четко отграничить свои владения в Уссурийском крае (по реке Уссури и озеру Ханка) от китайских владений в Маньчжурии.

Фактически отделить Уссурийский край от китайской Маньчжурии в тот период (да и сегодня, пожалуй, тоже) было в стратегическом аспекте абсолютно необходимо. Земли «за Уссури» до прихода на них казацких и великорусских переселенцев рассматривались китайцами как дикая, глухая периферия империи Цин. Сюда шли бессемейные китайские скупщики пушнины, рога изюбря и корня жень-шеня, сюда же сбегали отпетые китайские уголовники. Здесь практически не было постоянных китайских поселений, да их и не пытались создавать.

Единственное постоянное население Уссурийского края в середине XIX века составляли аборигенные племена охотников и рыбаков — нивхи, удэге, орочоны и другие — общее число их не превышало 12—18 тысяч человек. Казацкое природопользование, основанное на загонном скотоводстве и пашенном земледелии, практически не приходило в противоречие с вековыми устоями хозяйствования амурских аборигенов.

Совершенно иную этносоциальную картину демонстрировала в середине XIX века соседняя (через реки Уссури и Туманган) Маньчжурия. Обширная, умеренно гористая, исключительно богатая природными ресурсами страна, Маньчжурия к середине XIX века только по названию оставалась маньчжурской. В этот период здесь было уже весьма плотное население — более 12 млн человек, из которых этнические маньчжуры едва составляли один миллион.

Китайцы, чувствующие свою силу и отнюдь не собиравшиеся останавливаться на достигнутом, отнеслись к приходу казаков и русских в Уссурийский край крайне враждебно. Главным военным инструментом китайского этнического натиска на Русское Приморье стали хунхузы.
Черноголовые банды «краснобородых»

Хорошо организованные и хорошо вооруженные банды хунхузов, размеры которых подчас достигали численности полносоставных армейских дивизий, терроризировавшие на протяжении более полувека русский Уссурийский край, состояли почти исключительно из китайцев-ханьцев.

Внешний облик этнического ханьца: почти полное отсутствие бороды и жгуче черный цвет волос парадоксально противоречил самоназванию профессионального китайского разбойника — хунхуз. Слово «хунхуз», по авторитетному мнению синологов, есть искаженное китайское словосочетание «хун хуцзы», что в смысловом переводе на русский язык означает «обладатель красной бороды». Как столь несоответствующее фенотипическому облику китайца словосочетание стало настолько востребованным в этнической китайской среде, что, в конечном счете, стало своего рода разбойничьим самоназванием?

Над разрешением этого вопроса ломали голову многие исследователи и писатели, затрагивающие тему хунхузничества на Дальнем Востоке: Н.М. Пржевальский, Н.Г. Гарин-Михайловский, К.С. Бадигин, И.П. Ювачев и другие. Современный исследователь Д.В. Ершов, подводя итог этому хронологически очень долгому обсуждению, вынужден был констатировать полное фиаско всех ранее заявленных версий «хунхузского парадокса». Сам же историк, размышляя в странном антиказацком стиле, неожиданно склонился к мысли о том, что это, дескать, рыжебородые казаки «под водительством Ерофея Хабарова и Онуфрия Степанова», прошедшие огнем и мечом по Амуру, в середине XVII века «научили» робких и законопослушных китайцев хунхузничеству и передали им в дар свой «краснобородый» титул. Да и как же могло быть иначе, если, по мнению Д.В. Ершова, в своем кровожадном обращении с местным населением «казаки отличались от испанских конкистадоров разве что особой бесшабашностью и полным отсутствием религиозного фанатизма»?

Я полагаю, что всякий современный китайский реваншист, искренне именующий Владивосток — Хайшэньвэем, а Благовещенск — Хайланьбао, будет очень благодарен Дмитрию Ершову за исчерпывающее и наукоемкое разъяснение подлинного смысла термина «хунхуз».

Впрочем, в исторической ретроспективе подобные оценки весьма нередко выдвигались, как это ни странно, русскими по происхождению «популяризаторами» Дальнего Востока. Например, писатель Гавриил Муров в книге «Люди и нравы Дальнего Востока (путевой дневник)», вышедшей в Томске в 1901 году, подробно объясняет парадокс бытования термина «краснобородых» в среде абсолютно черноголовых китайцев. «У китайцев не могло быть, — пишет Муров, м этого внешнего признака. У соседних с Китаем народов монгольской расы — тоже. Исключение составляют только наши русские, разные искатели приключений и легкой наживы … в течение многих десятков лет свирепствовавшие [sic! – Н.Л.] на обширной границе Китая, отнимая у него [sic! – Н.Л.] область за областью и уничтожая [sic! – Н.Л.] сотни сынов его. В течение этих лет выражение «красная борода» в приложении к «лихому» иноземцу становится общеупотребительным, а затем начинает применяться китайцами не к одним иноземцам, но и к своим, китайским разбойникам».
Казнь хунхузов в Маньчжурии

Убедительно продемонстрированный Муровым «комплекс унтер-офицерской вдовы», которая, как известно, «сама себя высекла», действительно озадачивает. Гораздо меньше любого специалиста по древней истории Центральной Азии озадачит, по-видимому, сама неразрешимость якобы «хунхузского парадокса».

Термин «хунхуз» имеет весьма почтенную древность и, во всяком случае, никак не может быть соотнесен ни с русскими, ни с казаками, ни с гипотетическими деяниями последних в XVII веке в стиле «испанских конкистадоров». Этот термин возник в сугубо китайской среде и отражал вынужденное поклонение древних китайцев перед силой и мощью северных «ху» — племен скифо-динлинской группы, кочевавших в степях севернее Великой Китайской стены.

Древний китайский фольклор наполнен легендами об ожесточенной борьбе «черноволосых» предков китайцев с «рыжеволосыми дьяволами», что является духовным отражением многовековых усилий земледельческой расы китайцев по вытеснению кочевников-скотоводов с земель к северу от реки Хуанхэ. В некоторые периоды древней китайской истории «рыжеволосые дьяволы» убедительно одерживали верх в военно-политической борьбе с «черноволосыми» и даже оставляли свой явный генетический след в их правящих династиях.

Например, согласно первой китайской династийной летописи «Ши цзи», написанной историком Сыма Цянем, гениальный Гао-хуан-ди, родоначальник династии Хань, — «имел орлиный нос, широкий лоб, был прост и одарен обширным соображением». Гао-хуан-ди имел также великолепную бороду и бакенбарды — физиономические признаки, немыслимые у этнически чистых китайцев в более поздние времена.

В древней летописи «Троецарствие (Сань-го чжи)» многие деятели китайской политики, которые имели скифо-динлинский геном, описаны точно так же, а один из них, рыжебородый богатырь Сунь Цюань, даже носил прозвище «голубоглазый отрок». Известный русский этнолог и путешественник Г.Е. Грумм-Гржимайло отмечает, что на северо-восточной границе Китая, в Маньчжурии, еще в X веке н.э. кочевало белокурое и голубоглазое племя сяньби (киданей), которое выделялось своей неустрашимой стойкостью в битвах. Как следствие генетического смешения с этим племенем, подчеркивает Грумм-Гржимайло, среди маньчжур даже в конце XVIII века нередко можно было встретить индивидуумов со светло-голубыми глазами, прямым носом, рыжеватыми волосами и густой бородой.

Таким образом, термин «хунхуз» появился в китайской народной среде отнюдь не как воспоминание о былых зверствах казаков, а как дань поклонения выдающимся военным (большей частью, конечно, легендарным) качествам древних китайских полководцев, имевших характерные скифо-динлинские физиономические черты.

Поэтому, с учетом китайского менталитета, смысловой перевод термина «хунхуз» отнюдь не сводится к банальному — «профессиональный разбойник» (как полагал русский историк Ф.Ф. Буссе), а скорее ближе к понятиям «удалец», «ловец военной удачи», «народный герой». В истинности последнего значения убеждает красноречивая деталь: в официальных китайских документах XIX — начала XX века хунхуза, в случае применения к нему мер уголовного порядка, никогда не называли как «хунхуз», но всегда как — «даофэй», «хуфэй» или «туфэй», что означало предельно точно — «бандит». Хунхуз — «народный герой» — уже по одной этой пропозиции никак не мог быть бандитом.
Великорусское долготерпение, помноженное на чиновничью трусость

Хунхузы как иррегулярные воинские формирования были порождением китайского (ханьского) населения Маньчжурии и эффективным инструментом реализации этнических планов китайцев в отношении Русского Приморья. Хунхузы и так называемые «мирные» китайцы, которых казаки и русские называли «манзами», были не просто «близнецы-братья», фактически это были две руки единого китайского этносоциального организма, ориентированного на постепенный захват Уссурийского края.

Попытки российской администрации хотя бы в некоторой мере упорядочить золотопромышленную и лесохозяйственную деятельность китайцев в Приморье (т.е. хищническую вырубку ими ценных дубовых лесов), предпринятые сразу после подписания в 1860 году Пекинского договора о границе, вызвали у китайских «манз» невероятно высокую волну ненависти к русским. Даже в центре Хабаровска (в то время военно-административный пункт Хабаровка) китайцы в лицо заявляли начальнику штаба сухопутных войск Приморской области полковнику М.П. Тихменеву, что уже недалек тот час, когда русские будут изгнаны вооруженной рукой с Амура и Уссури. Это были не пустые слова: дело со всей очевидностью шло к войне — китайские «манзы» активно вооружались, создавали в тайге и на тихоокеанском побережье тайные опорные пункты, устанавливали связь с хунхузами.

В своей антироссийской деятельности китайские «манзы» получали негласную поддержку цинских властей Маньчжурии, которые охотно предоставляли «манзам» как материальную помощь, так и надежное убежище на случай военно-полицейских мер российской администрации.

В отличие от подчеркнуто прокитайской политики империи Цин, российские администраторы на Амуре и в Приморье демонстрировали в отношении враждебной деятельности китайцев поразительное благодушие. Вместо оперативной и жесткой ответственности за нарушение российских законов, вместо необходимых репрессивных мер за акты враждебности к русскому и казацкому населению российские администраторы в отношении китайских «манз» в большинстве случаев избирали порочную методику безвольных увещеваний, бесконечных предупреждений, в лучшем случае —